Казанова

Если, с одной стороны, записки Казановы можно по жанру отнести к мемуарам эпохи Просвещения, то с другой — это мемуары актера или «звезды». В восемнадцатом веке рукописные тексты предназначались для понимания или даже игры в себя, отстраняя на время Господа от вершения судеб. Фактически, все различия между собственным бытием и маскарадом были нарушены или же исчезли, и вдохновленное новой волной творческого вымысла и драм индивидуальности, возникло желание сыграть новую партию или даже множество их в течение всей жизни. Та роль, к которой Казанова обращался снова и снова, просвещенного либертена, не была до конца правдивой, но была для него уместной. Его книга имеет меньше общего с мемуарами либертена-распутника или современной эротики, куда её первоначально отнесли, она скорее относится к категории первых воспоминаний актеров, вроде лондонских Колли Сиббера, Дэнида Гэррика и Кемблов. Эти мемуары в новом стиле, родившемся 6 ту же вуайеристскую эпоху, которая дала начало современному портрету и романам, являются предтечей сегодняшних биографий «знаменитостей» и «звёзд», обращаясь к дуальности бытия и перформанса, жизни и ее изображения. Подобно тому как актер на сцене выбирает позицию, с которой он обращается к миру, Казанова предпочел смотреть на мир из спальни и отразил это на бумаге.

Театральность пронизывала сочинения Казановы, как и его жизнь. Сильнее всего он любил не соответствовать ожиданиям, делать неясными идентичности, высмеивать реальность или переиначивать ее ради собственного удовольствия и удовольствия других. «Faire semblant» (притворяться, казаться и делать видимым), «jouer» (игрок, актер), «comique» (драматический и одновременно комический) — этими фразами он отзывается в сочинениях о собственных выходках. «Что от меня требовалось, — напишет Ьн позднее о своих путешествиях и приключениях, — так это умение играть свою роль и не идти на компромиссы с собой». Далее он уточняет: «Все должно сверкать». Основная цель венецианской комедийной труппы — в атмосфере которой жили родные Казановы — заключалась в развлечении, в несколько провокационной, подрывающей устои манере, позволяющей сплести прихотливую интригу. Это требовало быстроты мышления, отсутствия страха сцены и умения импровизировать, ведь, по сути, формы, шутки и персонажи часто рождались прямо во время представления и сразу же выносились на суд аудитории. Казанова писал в традициях комедии положений и рассматривал свой мир как комедийную постановку с чередой постоянно меняющихся ситуаций. Он играл в жизнь — а позднее писал, — стремясь удивлять, развлекать и держать сюжет динамичным, представляя себя в качестве главного героя (чаще всего романтического) и изворотливого ловкача. В одном из его ранних сексуальных приключений было переодевание в женщину, а одной из его первых больших влюбленностей стала женщина, сценическая жизнь которой заставила ее выдавать себя за мужчину. Описывая свои любовные похождения, он постоянно употребляет слова «роль» или «поднятие занавеса». Прошедший полную опасностей и соблазна школу, усвоив традицию импровизации в своего рода медвежьей яме знаменитой на весь мир венецианской комедии дель арте, лицемер и льстец, самовлюбленный, но и способный чувствовать людей, напрактиковавшийся в завоевании доверия, но пребывавший в вечном «страхе быть освистанным», грамотный, чуткий, беспокойный и всегда играющий на повышение, Казанова без актерства был бы никем. Его жизнь и его «История» были попытками найти смысл во взаимодействии внутреннего «я» и принимаемого публикой и реконструировать реальность в царстве чувств, что было основной дилеммой того города, в котором он родился. Он пришел, чтобы воплотить идею — очень венецианскую и очень отвечавшую восемнадцатому веку — что наиболее тонкие удовольствия кажутся неуловимыми из-за фальши при их воплощении в жизнь. Радуясь возможности бытия, Казанова по-новому говорил о способе понимания человеческой природы через искусственность ее конструкции, ее исполнения и осознания того, что там, за маской, скрывается больше, чем видно на первый взгляд.

Венеция Казановы, однако, как и его жизнь, была не героической opera seria, не великой оперной трагедией, но, скорее, — комедией в традициях оперы-буфф простого народа и патрициев, где любовь побеждает разум, глупцы остаются в дураках и торжествует справедливость. У венецианца всегда присутствует понимание того, что жизнь есть представление и ожидание, что за каждым мостом являются новое действие и новый состав комедийных персонажей, новый поворот сюжета и новая выдумка. Осознавая, мы вписываем наши жизни в схему, сформировавшуюся под влиянием первых ранних впечатлений.