Казанова

И не допустил. Молниеносно нагнулся и на лету поймал ключ, хотя куда охотнее грянулся бы вместе с ним на пол и, обхватив башку руками, завыл от унижения и отчаяния. Но мало ли чего ему хочется! Быстро распрямился, с трудом удержавшись на ногах. Кто-то протянул ему руку: Поля, побледневшая от волнения Поля. Повернувшись, Джакомо заслонил Иеремию — не столько от зала, сколько от девки. Черт, тысяча чертей, это же она во всем виновата. Проклятая потаскуха. Отняла у мальчика силы, высосала лучшее, что у него было, ведьма. Как же он сразу не сообразил. А если — сто тысяч пар рогатых свиней! — если совсем его опустошила, раз и навсегда выхолостила, лишив сверхъестественных способностей…

— Природа этого эксперимента чрезвычайно сложна, и отдельные его стадии редко удаются с первого раза, посему предлагаю набраться терпения. Нижайше прошу вас об этом от имени Иеремии Великого и его помощников. Будьте терпеливы и снисходительны. Недоброжелательная мысль или, не дай Бог, слово могут привести к катастрофе.

— А разве это еще не катастрофа?

Гадать, из какой усатой пасти вырвался вопрос, не понадобилось. Джакомо не впервые слышал этот голос. Безмозглый чурбан. Еще одно слово, и он воткнет этот чертов, обжигающий пальцы ключ ему в задницу. Король жестом осадил Браницкого, а может, только прикрыл ладонью улыбку.

Но то была еще не настоящая катастрофа. Настоящая произошла минуту спустя, когда Иеремия, не дожидаясь знака, взялся за большой медный чайник и под аккомпанемент речей Казановы, сдавленным голосом убеждающего зрителей в превосходстве духа над плотью, уронил его себе на ноги. Случилось непоправимое. Джакомо кинул яростный взгляд на Василя. Занавес!

Счастье ему изменило. Позор. Полный провал. Кошмарный сон наяву. Он стоит перед этой знатью, нагой и босой, с поникшей головой и вялой морковкой вместо могучей палицы. Чего надо той калмыцкой образине? Помощники, называется! Пусть сгинут с глаз долой — он за себя не отвечает. С удовольствием всадил бы всем по ключу в задницу, всем, кроме этой суки Поли, которая ему еще и спасибо скажет.

Зал пришел в движение: кто-то незаметно протискивается от сцены к трону, кто-то повернулся спиной, дамы заслоняют веерами лица. Бинетти сверлит его злобным взглядом, будто он опозорился ей в отместку. Смех Браницкого и Катай, недоверие в глазах епископа Красицкого, презрение на лице посла Репнина. А король? Король ждет, подперев ладонью щеку, будто добросовестное классическое воспитание и придворный этикет заставляют его, не подавая виду, дотерпеть до конца.

* * *

Это шанс. Но что ему — голому, босому, оскопленному — с этим шансом делать? Он недостоин благосклонности монарха.

И все же кто-то ему улыбается. Князь Казимеж. Улыбается и многозначительно подмигивает, словно они, сговорившись, откололи отменную шутку. Считает его остроумцем, а то, что произошло, — шутовской выходкой? Боже, неужто это знак, которого он ждал? Он будет шутом. Шутам прощают неудачи и постыдные провалы, шутов допускают к трону и в спальню. При здешнем дворе шута нет. Не было до сегодняшнего дня.

Джакомо еще раз поклонился — так низко, что вынужден был опереться на руку, чтоб не упасть. Неплохо: веселый шумок прибавил ему сил.

А король? Пока ничего. Боже, помоги шуту!

— Это была всего лишь проба. Неблагоприятное расположение звезд и противостояние Венеры и Марса привели, как вы могли заметить, к тому, что первая попытка, — подбросил вверх согревшийся в ладони ключ, ловко его поймал, — оказалась не по зубам нашему маленькому Иеремии Великому.

Никто не засмеялся, он же охотно плюнул бы себе в рожу, за подобострастную улыбку, а горе-помощников разогнал на все четыре стороны. Что и сделает, как пить дать сделает, только бы пережить эти мучительные минуты. Их всех разгонит, а себя осыплет проклятиями. Мотыгой замахнулся на солнце. Занятие для глупца. Или самоубийцы. Ему, правда, не впервой… Но сейчас солнце выше, мотыга тяжелее, а отступать некуда.

— Ну и есть ли тут какой-нибудь выход?

— Есть. Через дверь.

Услышал или сам произнес эти слова? От напряжения в голове туман.

— Есть. Целых два. Первый — чисто логический. Если признать — а с какой стати отрицать божественные законы логики? — что исключение, любое исключение, подтверждает правило, которому противоречит, можно посчитать неудачу несущественной, нашу же попытку — удачной.

— Как бы не так!

Это тосканский художник, у которого он увел Полю. Да как он смеет, наглец! Тоже претендует на шутовской колпак? Ну и просчитался. Король ободряюще улыбнулся и поудобнее уселся в кресле, словно не сомневаясь, что сейчас наступит самое интересное.

— А это вы где вычитали, у какого философа?

— У российского мыслителя, ваше величество, князя Жопского, которого недавно имел случай лицезреть во всей красе, а уж лобызал неоднократно.

Выпалил эту фразу на последнем дыхании, однако — ура! — король от души рассмеялся.

— А второй выход?

— Второй выход лишен ослепительной простоты первого. Зато сулит незабываемое впечатление.

— Опять обещания. Из посула, как говорится, не сошьешь кафтана.