Казанова

Ум работал четко, любая ошибка могла привести к непоправимому, поэтому, еще не видя висельника, Казанова схватил со стола нож. Тело Иеремии, какое-то крохотное и словно подернутое серостью, качалось выше, чем ему показалось. Джакомо приподнял мальчика, чтобы ослабить петлю, но не сумел дотянуться до веревки ножом. Свой просчет он осознал слишком поздно. Ножа мало, нужна еще табуретка, без нее вряд ли что-нибудь получится. Как же быть? Чтобы дотянуться до табуретки, надо выпустить худые ноги мальчика, но тогда искорка жизни — а он верил, хотел верить, что она еще теплится в тщедушном теле, — бесповоротно угаснет. Что делать? По спине катился холодный пот. Тяжело дыша, Джакомо лихорадочно соображал, как поступить. Им овладевало отчаяние. Вскоре даже надежды не останется — у него затекут руки, и теплое еще тело под собственной тяжестью повиснет, затягивая петлю. По его, черт возьми, вине. Вина? Кто тут говорит о вине?

Хотел позвать на помощь, но прежде, чем голос ему повиновался, в кухню с шумом кто-то ввалился. Казанова не успел обернуться, как над его головой просвистел какой-то предмет, и внезапно освободившееся тело Иеремии мягко свалилось на него, а рядом упал на колени сбитый с ног силой собственного прыжка Бык. Откуда у него эта кривая сабля?

«У меня бы мог быть такой сын, — подумал Джакомо, на негнущихся ногах шагнув вперед. — Что же ты сделал, что ты сделал, сынок?» Положил мальчика на стол, прижался ухом к груди. Жив? Услышал только стук собственной крови в висках. Ждать больше нечего. Теперь уже все во власти одного Бога. И, может быть, его, понятливого ученика доктора Готье, который за свои эксперименты был сочтен растлителем молодежи и изгнан из Парижа.

Распутав веревку на шее Иеремии, Джакомо со злостью швырнул ее на пол. Какой ужас. Ведь мальчик решил покончить с собой из-за него. Из-за его дурацких затей. Животный магнетизм, чудеса, левитация. Сила сверхъестественная, а немочь обыкновенная. Тысяча чертей, сегодня следовало быть с ним помягче. Если бы знать… Он же еще ребенок, подумал, торопливо расстегивая рубашку на худенькой груди Иеремии. Хотел надавить на грудь ладонями, сделать искусственное дыхание, но, увидев хрупкие косточки, испугался. Еще ненароком сломает…

— Свет, зажги свет, — крикнул подымающемуся с пола Быку. То, что нужно, он видел и так, но ему хотелось вырвать и себя, и мальчика из темноты, которая в ту ночь была скорее грозной, чем таинственной. Пусть позовет всех, подумал еще, но уже не успел сказать вслух. Склонился над мальчиком и, зажав ему пальцами нос, выдохнул весь воздух из легких в полуоткрытый рот. И еще. И еще. И еще. Доктор Готье мог делать так и сто раз. Только пониже нагнуться и сильнее впиться в губы Иеремии. Бог мой, если бы не боязнь за мальчика и за свою шкуру, это вовсе не было бы неприятно. Губы Катай — возможно ли? — минуту назад имели совершенно такой же вкус. Вкус жизни, а не смерти. Значит, не все потеряно? Несомненно. Еще раз. Катай. Если б она сейчас его видела, наверно, лопнула бы от смеха. Рано смеяться. Через минуту увидит. Подождет. Ждет? Ждет. Это будет его награда. Что-то ведь и ему причитается.

Ничего ему не причитается. Пуля в лоб завтра утром. Мальчик не шевелился, и ничто не указывало, что на это есть хоть малейшая надежда. Пациенты доктора Готье давно бы уже встали и церемонно поклонились своему спасителю. Он однажды видел нечто подобное. Но сейчас видит только закрытые глаза и беспомощно открытый рот Иеремии. Хуже того: он сам начал задыхаться и, похоже, вот-вот потеряет сознание. Все вокруг стало затягиваться черной пеленой. Надо отдохнуть, но отдыхать нельзя, дорого каждое мгновение. Нет, он должен передохнуть. Пошатнулся, но успел схватиться за стол. Желудок опять подскочил к горлу. Спокойно, спокойно. Держись, малыш, еще минуточка. Лишь бы не грохнуться в обморок, лишь бы не вырвало.

Но оказалось, могло быть и хуже. Уже почти придя в себя, Джакомо почувствовал на затылке смрадное дыхание: чья-то тяжелая туша отталкивала его в сторону. Обернувшись, он напряг зрение: глаза еще не привыкли к угрожающе пульсирующей темноте. Долго гадать не пришлось. Джакомо разглядел искривленную странной улыбкой рожу склонившегося над Иеремией Быка. Боже, только не это! Пьяная скотина. Из-за таких извращенцев затравили доктора Готье. Вон! Куда лезет?! На место! От одного вздоха, вылетающего из вонючей пасти, можно свалиться без чувств. Целоваться захотелось? Пожалуйста — пускай поцелует его в задницу. Но к мальчику не сметь прикасаться!