Казанова

В общем, Герману Кестену удалось, излагая почти 5000 печатных страниц многотомного текста Казановы, сократить его более чем в десять раз и достичь чрезвычайной плотности изложения. Так как он при этом сильно сконцентрировался на эротическом (составлявшем в историческом прототипе не более трети), то сменились пропорции и оттеснили документальное и критическое. Хотя современный автор ценит не только шармера, сочинителя и героя «всемирно известных мемуаров» и «великолепного рассказчика историй» как посла и «смеющегося репортера восемнадцатого века», в этом аспекте он далеко не исчерпал богатство источника. Не слишком очевидно, что итальянский авантюрист написал, вероятно, обширнейшую, все разъясняющую хронику своей эпохи и способствовал неоценимой информации о европейском обществе перед Французской революцией.

В относительно тихом периоде между Семилетней войной (во время которой он находился далеко от выстрелов — во Франции) и штурмом Бастилии он действовал иногда как романтический мятежник и борец за свободу. Из-за антиклерекальных и либеральных убеждений он вытерпел в 1755/56 полуторалетнее заключение в тюрьме инквизиции, отчего отрывок из его воспоминаний мог появиться под захватывающим названием: «Позорное заключение и бешено-хладнокровный побег всемирно известного художника любви Джакомо Казанова из-под „Свинцовых Крыш“ Венеции». Позже он служил именно в инквизиции и как пользователь феодально-абсолютстской мощи показывал не только узкое понимание буржуазного революционного движения, но и ругал «якобинских каналий». Его записи содержат наглядные сообщения о жизни королей, аристократов, пап, священников, торговцев, солдат, художников и девушек для развлечений; он него мы узнаем, как тогда обедали и путешествовали, как ходили в княжеские дворцы, театры, постоялые дворы, кабаки и игорные залы, какие беспутные нравы царили в монастырях, как смешались в сознании творения Возрождения и суеверия, кто задавал тон в культуре и политике.

Кестен дает из этого только выдержки. Он ведет нас одинаково на ярмарочную площадь сенсаций и на ревю выдающихся личностей. Мы сопереживаем Казанове на аудиенциях и разговорах с маркизой де Помпадур (1751), с папой Клементом XIII (1760), с прусским королем Фридрихом II (1764) и русской царицей Екатериной II (1765). Однако среди его неисчислимых современников Клопшток, Лессинг и Иммануил Кант не заслужили ни строчки, потому что он презирал немецкую литературу. При последнем появлении в Веймаре (осень 1795) он точно также надменно игнорировал Гете и Шиллера.

Но он общался с романскими коллегами, драматургами П.Кребийоном и К.Гольдони, имел контакт с американским дипломатом и изобретателем Бенджамином Франклином, посещал французского философа Жана-Жака Руссо и швейцарского просветителя Альбрехта фон Халлера. К замечательным главам воспоминаний бесспорно принадлежит сообщение о визите к Вольтеру летом 1760 года, сцена, которую Герман Кестен виртуозно пересказывает и оформляет: «Встреча всемирной славы и скандальной славы», замечает он, «француза и итальянца, поэта и авантюриста… Один был предтечей революции, другой наследником реакции». Замечательная комедия взаимного кокетства, разновидность взаимообмана между князем духа и самовлюбленным «курьезом», пышная декламация в духе Ариосто и изображение жеманного, колкого диалога! В этой ценной исторической «миниатюре» биограф смог заретушировать убогий вид Казановы и позволить догадаться о многостороннем дилетантизме венецианца, который выступает как «ученый педант» и «неудачливый литератор».

На самом деле «значение» человека ни в коей мере не исчерпывается его звездной ролью шарлатана и юбкозадирателя, охотнее укладывавшегося в постель как в рабочее место, плейбоя и глубокомысленного болтуна; напротив, он был знатоком многих языков (греческий, латинский, французский и др.), академически образован, сведущ в исторических и естественных науках, глубоко разбирался в искусстве и усердно действовал литературно. Кроме несравнимых мемуаров, под его именем появилось еще около тридцати сочинений, среди них стихи, переводы, пьесы, памфлеты, статьи и даже утопический роман об экспедиции внутрь Земли («Икосамерон»). Правда: ничего достойного внимания рядом с вольтеровской комической историей «Микромегас», рядом с песнями Макферсона, боевыми памфлетами Пэйна или драмами Лессинга, но все-таки выражение неординарной личности.