Казанова. Последняя любовь

В первые же минуты знакомства г-жа де Фонколомб весьма дружелюбно отнеслась к этой весьма способной особе, умеющей одним своим чарующим голосом вызывать духов умерших и заставлять их высказываться, да если бы только высказываться! Ева представлялась как авантюристка и нисколько не скрывала, что готова одурачить любого. Но подобная вызывающая откровенность лишь усиливала ее притягательность, а большая часть жизни г-жи де Фонколомб прошла во времена и в обществе, где шарлатаны были привечаемы сильными мира сего, которыми беззастенчиво пользовались, от самих от них требовалось лишь одно — делать свое дело талантливо. Это общество ныне лежало при смерти от того, что слишком часто ставило свои привилегии на кон за карточными столами, не имея иного мерила, чтобы различать добро и зло, полезное и ненужное, подлинное и ложное, кроме скуки, требующей выхода.

Полина сразу заняла по отношению к красавице каббалистке враждебную позицию. Она не допускала, что можно оказать хоть какую-то любезность существу, лживость которого написана у него на лбу. И повела себя в общении с ней столь пренебрежительно, делая вид, что не видит ее и не слышит, что в конце концов получила замечание от своей госпожи.

— Эта продувная бестия умеет лишь одно — заносить заразу в умы бесполезными предрассудками, которыми торгует. Сама ее красота, внушающая доверие к ее словам, — опаснейший яд.

— Этот яд еще никого не убил, насколько мне известно, но обыкновенно приводит в состояние приятного опьянения. Наш дорогой Сейнгальт когда-то уже пригубил его и, возможно, захочет отведать еще раз.

— Неужели бедняга будет ее первой жертвой?

— Думаю, так и случится, и при этом он не лишится жизни и даже не потратит попусту время, как с вами.

Г-же де Фонколомб было очень не по душе, что Полина презирает Джакомо только по той причине, что он в нее влюблен. Но она догадывалась, что приезд волшебницы породит некую интригу и гордячка получит урок.

— Этот человек настолько самовлюблен, — продолжала молодая женщина, — что увлечется самой безобразной или глупой особой, лишь бы любоваться своим собственным изображением в ее глазах, как в зеркале. Можно ли без презрения относиться к подобному нелепому человеку?

— Все это не более чем игра, дитя мое, но я вижу, вы неспособны обучиться ей.

— Просто мне это не нужно.

— Вся ваша революция и все ваши санкюлоты уничтожат сами себя из одной лишь невообразимой серьезности.

— Нет ничего более серьезного, чем свобода, сударыня, и я буду биться за нее до последнего вздоха.

— О! Лучше живите, дорогая Полина: серьезность, о которой вы толкуете, — враг свободы, ибо ведет к фанатизму.

Далее пожилая дама пояснила, что «довод», который Полина приводит в качестве самого главного, уже породил ненависть, нетерпимость и пролитие безвинной крови. Она сама, Жанна Мария де Фонколомб, — живой тому пример: в течение пяти лет колесит она по дорогам Европы, не надеясь когда-нибудь увидеть свою родину, а все потому, что родилась богатой и голубых кровей.

— Странное все-таки заблуждение — думать, что вы — наследники Вольтера и философов века Просвещения. Слава Богу, они уже мертвы и не ведают, что творите вы, — добавила она.

— Они бы одобрили наши поступки.

— О нет, они бы не стали рукоплескать вам, а вы, отцеубийцы, послали бы их на гильотину.

Они еще какое-то время препирались в том же духе, но при появлении Казановы замолчали. Полина бросила в сторону Джакомо такой взгляд, будто хотела отсечь ему голову, чтобы та скатилась в корзину Сансона[20]. Однако г-жа де Фонколомб была слишком задета за живое этим спором и не хотела оставлять последнее слово за своей горничной.

— Полина мечтает увидеть вас вместе с вашей подругой-каббалисткой в одной из телег гражданина Фукье-Тэнвиля[21].

— Мы и без его помощи будем вместе, — подстроившись под тон гостьи, ответил шевалье, — и выберем местечко более подходящее для беседы. — Джакомо сопроводил свои слова дружеским взглядом в сторону союзницы.

Тут в кабинет вплыла та, что становилась яблоком раздора, и не только в замке Дукс, но и везде, где появлялась. Казанова подчеркнуто нежно припал к ее ручке. Красотка села, сделав это столь грациозно, что могло прийти в голову, будто ее тело соткано из той же легкой и прозрачной материи, что и ее туника весталки.