Казанова. Последняя любовь

— Вся сила обаяния господина Казановы кроется, как мне кажется, в его репутации, а репутация эта подобна славе памятников, доставшихся нам от античных времен, таких, как римский Колизей. И потому господин Казанова — не живой человек, которого можно любить, а знаменитое место, которое можно посетить и осмотреть.

— Ваша досада вводит вас в заблуждение, — парировала г-жа де Фонколомб. — Доказывая нам, что наш дорогой друг для вас ничто, вам надобно проявлять меньше огня, иначе мы вам не поверим. Высказываясь столь красноречиво, вы добьетесь лишь того, что шевалье сможет похваляться: она-де ко мне неравнодушна. И прекратите наконец это неправедное и никому не нужное судилище!

— Прошу прощения, сударыня. И вы тоже, сударь. Никакого судилища и быть не может, потому как к нему нет причины, и я допускаю, что говорила ради одного праздного удовольствия нанести нашему другу оскорбление, не найдя лучшей темы для разговора.

Новая словесная выходка окончательно рассердила ее хозяйку.

— Лучше сознайтесь, что господин де Сейнгальт не смог польстить вам так, как вы того требовали. Но об этом не могло быть и толка. Вы пожелали возбудить его ревность, чуть ли не отдавшись на его глазах капитану де Дроги! Куда как прекрасно! Так терпите, что он отплатил вам той же монетой, да еще с процентами, отдав и вашего кумира на час, и себя самого в объятия волшебнице! Но это не самое главное, есть нечто такое, чего вы просто не в силах пережить, а именно того, что мужчина, который вам интересен и которому не очень интересны вы, скомпрометировал себя с дочерью садовника. Вот что для вас непереносимо, не так ли? Подобный поступок уж ни за что не найдет оправдания в глазах подруги народа!

— Ну да! — подтвердила Полина. — В том-то и кроется его преступление! Ведь соблазнитель гнусно воспользовался тем, что бедняжка неразумна. Ему не пришлось даже покупать свою жертву, чтобы ослепить ее, было достаточно кружев и золотого шитья.

Тут Казанова счел необходимым вставить слово, обеспечив себе защиту, ведь даже самый тонкий и преданный адвокат, каким являлась г-жа де Фонколомб, не был способен проникнуть в святая святых его души.

Господь Бог, все ведающий и все проникающий, — и тот порой не удостаивает посетить потаенные закоулки нашего ума, ускользающие как от нас самих, так и от его Всевидящего ока. Зарождающиеся там мысли и затевающиеся там поступки выходят за рамки понятий добра и зла, и сам Создатель не в силах верно истолковать их.

— Я сын танцовщика и актрисы, внук башмачника, но мне тем не менее довелось беседовать с императрицей Екатериной и королем Фредериком, спорить с господином де Вольтером по множеству философских вопросов. Я приходился другом кардиналу и министру де Берни, мне покровительствовал герцог де Шуазель. Путешествуя, я немало повидал на свете, но именно в душах себе подобных открыл я самые поразительные пейзажи, и мне не понадобился корабль господина де Бугенвиля[32], чтобы совершить кругосветное путешествие. Мне достаточно было открыть глаза и уши. Я познал все или почти все из того, что составляет человеческую природу. Я исследовал самые плодоносные и самые бедные ее слои. Я был свидетелем низкого и возвышенного в себе подобных, порой противоречащих друг другу, порой переплетенных в некое странное и завораживающее целое. Я и сам состою в равных пропорциях из того и другого. Я никоим образом не претендую на незапятнанную добродетель, что одна вам мила, но чревата ужасными последствиями, свойственными всему, что происходит от фанатизма…

— Что ж, — сухо перебила его Полина, — когда вы с помощью блестящих софизмов показали мне, что сами ваши пороки снимают с вас ответственность за то, в чем я вас упрекаю, может ли это внушить мне большее к вам уважение и должно ли мне менять свои нравственные начала на ваше сомнительного качества вино распутства, обильно разбавленное водой риторики?

— Сохраните же все ваши начала, Полина! Оставайтесь такой, какая вы есть! Я вас ни о чем не прошу, кроме, может быть, одного: прислушиваться иногда к мнению других смертных и принимать их непохожими на вас.

— Это будет не просто, — с усмешкой заметила г-жа де Фонколомб, — для ниспровергающей все и вся головки, более привычной требовать от других, чем слушать кого-то.

— Согласен, я много говорю, — с улыбкой признал Казанова. — Я — краснобай и чаще платил ближним словами, чем дукатами. В мире торговцев и банкиров, куда нас однажды заведет ваша демократия, дорогая Полина, ничего не будет стоить монета пустопорожних слов. Прелести простой человеческой беседы будут изгнаны из вашей республики лавочников, где на часы будут смотреть чаще, чем на небо. Надеюсь, этот мир будет процветать, в нем не останется места для несправедливости, и будет царить закон, ведь из него будут изгнаны благородство и великодушие. Не будет ни бедных, ни богатых, а потому станет бесполезным природное милосердие. При этом на смену жалости придет отвращение.