Казанова Великолепный

«Итак, я решил не упустить редкостной возможности и остановиться у еврея. Буде же что-либо придется мне там не по нраву, на другой же день и съехать. Жена и дети встретили главу семейства с одушевлением, они дожидались его для субботних торжеств. В сей день, посвященный Господу, всякая работа запрещена; праздничный лад отрадно являлся в лицах и нарядах домочадцев, а также в убранстве всего дома. Меня приняли как брата, и я постарался отозваться столь же душевно…»

Удивительный для европейской литературы (особенно для современника века Просвещения) пассаж. Каза называет хозяина дома Мардохеем, скорее всего намекая на Мардохея из библейской Книги Есфири. Так что читатель уже ждет появления на сцене хорошенькой дочки. И вот она, извольте. Ей восемнадцать лет, ее имя Лия.

Когда-то в Турине он имел дело с другой Лией, тоже еврейкой. В тот раз ему пришлось вести долгие переговоры, прибегая к помощи наемной кареты, верховых прогулок, решающим же аргументом стал дорогой перстень. Не любовь, а сделка, гордиться особенно нечем. Но здесь, в Анконе, все совсем иначе. Казе нравится жить в этом доме, он даже посещает синагогу. Очень скоро он расставляет силки для уловления новой Лии, которая по утрам приносит ему в комнату шоколад, но она не идет в ловушку и дерзко обороняется. Похоже, Джакомо наконец-то встретил стоящий объект и был этим весьма удивлен (даже забыл о своей обычной спешке).

Лия позволяет нашему растлителю немножко поморочить ей голову. Он раскладывает перед ней свою коллекцию эротических картинок, включая ту, где представлена «лежащая навзничь обнаженная женщина, которая предается рукоблудию» (мы помним, что в этом месте профессор Лафорг поработал ножницами и заменил «рукоблудие» на «самообольщение»). И что же? Вместо того, чтоб испугаться и покраснеть, как ожидал Каза, Лия говорит ему, что «все девушки поступают так, пока не выйдут замуж». Она охотно рассматривает вместе с ним порнографические эстампы к сонетам Аретино (порнографические, но превосходные), но не допускает, чтобы он давал волю рукам и тем более демонстрировал органическое проявление своего возбужденного состояния. Он должен был крепко «держать эстамп». «Она не желала видеть что-либо живьем», — шутит Каза.

Словом, Лия сама дает ему урок.

«Она рассуждала об этом предмете много толковее, чем Гедвига».

Юная еврейка Лия даст сто очков вперед «богослов-девице» из Женевы. В плотских познаниях со всей очевидностью проявляется превосходство невыхолощенной Библии, превосходство синагоги над церковью, оригинала над пастеризованным переводом. Лия все знает. Как и следовало предполагать.

Как-то ночью Каза застает Лию с молодым парнем. Он подглядывает за ними в замочную скважину, они же ни о чем не догадываются. Лия овладевает наукой на практике: она испытывает на пару с любовником все те позы, что видела у Аретино, и проделывает самые сложные фокусы (например, прием «прямого дерева», при котором она, действуя, «как искусная лесбиянка», языком, доводит партнера до экстаза). Наш либертин задыхается за дверью.

На следующий день, имея на руках сильный козырь, он пытается шантажировать Лию. Либо она ему отдастся, либо он ее выдаст. Однако девушка спокойно отвечает, что считает его не способным на такую низость. Он настаивает, и тогда она высказывается с полной ясностью: «Я не люблю вас».

Задетый за живое, наш профессионал перестает замечать ее. Верная тактика. Лия рассказывает ему, что ее дружок-христианин — «нищий распутник», что она в него влюблена, но он не отвечает ей взаимностью и посещает ее за плату. Теперь же, уверяет она, она любит Казу. Но он тверд в своем пренебрежении (каждому свой черед). Чем больше пытается она разжечь его, тем сильнее в нем желание ее унизить.

Наконец однажды ночью она забирается к нему в постель и силой принуждает к соитию. («Я был глупцом, она же куда лучше меня знала человеческую натуру».) Она просит его лишить ее невинности (так говорится). Каза поражен ее «необычайной чувствительностью»: