Казанова

— Он не хотел, чтобы мы его останавливали.

— Он обезумел?

Жарба пожал плечами.

— Сколько лет было твоему капитану? Этому несчастному?

— Он примерно вашего возраста, мсье.

Жарба был нанят и сразу подыскал своему новому хозяину французского повара. Тот стоял поодаль, в самой сутолоке, с поварешками и кастрюлями и уверял прохожих, что прежде готовил куриное фрикассе для королевы Франции.

«Теперь, — подумал Казанова, возвращаясь домой в карете с кедровыми сиденьями и дамасскими занавесями, — ключи от особняка у меня в кармане, и я забьюсь в свою городскую нору. Я смогу жить и обедать как джентльмен. Все хорошо. Мир прекрасен». Однако ему хотелось забыть о капитане Жарбы и его долгом погружении на океанское дно. Он боялся, что начнет им восхищаться.

глава 3

Хотя в свое время шевалье провел девяносто семь дней в одиночной камере тюрьмы венецианского дожа, он так и не сумел постигнуть искусство одиночества. Когда он расхаживал по уютным комнатам своего нового дома, его постоянно преследовали приглушенные настойчивые голоса, как будто в его голове спряталась дюжина мужчин в капюшонах висельников. Они стояли на эшафоте и то исповедовались, то обвиняли… А как тяжело было ему видеть этот огромный, раскинувшийся вокруг город, похожий на неразвернутый подарок. Кто эти люди, что снуют у него под дверью и выезжают в своих каретах из величественных зданий напротив? Соблазну попасть в хорошее общество, да и в любое общество, трудно было противостоять. Казанова продержался неделю, а после сдался, его решимость разлетелась вдребезги, как бутафорское стекло. Корнелюс на первых порах восприняла его просьбу о рекомендательных письмах без особого энтузиазма, словно он мог украсть у нее этих людей, а драгоценный список был ее истинным вторым «я», но наконец, моргая и вздыхая, настрочила необходимые рекомендации. И он не без чувства досадного самообмана стал знакомиться с высшим светом.

В гостиных, казино и ложах опер замужние дамы разглядывали его, будто моль, вившуюся вокруг ламп. Их нарумяненные и спесивые дочери смотрели на него, как кошки на паука. Старики говорили о законах, предках и о том, во сколько им обходятся любовницы. Эксцентричные и порочные молодые люди шли с ним в рестораны, чтобы отведать устриц и шампанского. Казалось, лишь жестокость успокаивала их, этих высокородных юнцов, и они находили утешение в насилии и в игре. Все они писали стихи, успели объездить Европу, повидали Колизей в Риме, а многие посетили и Серениссиму, однако Казанова никак не мог считать их цивилизованными.

Но невзирая на эту душевную грубость, он по достоинству оценил их неугомонную энергию, бесстрашие и резкую смену настроений. Очевидно, эти черты передались юным аристократам по наследству. Один из них, лорд Пемброк, сблизился с Казановой, и между ними завязалась некая дружба. Лорд был богат, хорош собой и щегольски одевался. Он собственноручно брился три раза в день, чтобы многочисленные любовницы — по словам его светлости, он не мог видеть одну и ту же женщину два дня подряд — никогда не прикасались к его колючему подбородку.

Однажды душным вечером в конце июня Казанова пригласил лорда полюбоваться своим особняком. Шевалье сидел и читал при свете заката, скрестив длинные ноги и согнувшись в кресле. На коленях у него лежала открытая книга — «Метаморфозы» Овидия, напоминавшая таинственный фрукт в плотной кожуре и с нежной мякотью. Как часто ему хотелось съесть книги буквально, а не метафорически проглотить их! За минуту до звонка лорда он прочел о том, как Пелей преследовал морскую нимфу Фетиду и поранил о нее свои руки в заливе Гемония, вцепился в добычу, но она превратилась сначала в птицу, потом в дерево и наконец в пятнистую тигрицу. В этот момент герой вырвался и помчался по берегу с искусанными и разодранными в клочья губами, а его рот был набит мехом и перьями…

— Сейнгальт, — проговорил молодой лорд, обойдя круг по комнате с бокалом в руке. Он выглядел столь хладнокровно, будто явился в костюме из мокрых листьев. — Вы здесь очень уютно устроились.

— Надеюсь, ваша светлость, вы окажете мне честь и отдадите должное талантам моего повара.

— С огромным удовольствием. Но скажите, вы не страдаете от одиночества?

— От одиночества, милорд? С какой стати я должен страдать от одиночества?

Он открыл рот, словно желая посмеяться над заданным вопросом, но это ему бы не помогло. Несмотря на встречи с разными людьми — а они никогда не исцеляли, — он почувствовал себя в этот момент бесконечно одиноким. Да, в сущности, он всю жизнь и был одинок. Но неужели он начал производить впечатление одинокого и никому не нужного человека? Это его ужаснуло. Он не мог смириться с мыслью, что Пемброк так легко увидел его неприкаянность с высоты своей социальной лестницы. Шевалье собрался с духом и, надеясь, что особая интонация намекнет на загадочную широту души и глубокое безразличие к нуждам обычных людей, произнес:

— Я собираюсь проводить дни в прогулках по городу, а вечера посвящать чтению.

Лорд скорчил гримасу: