Мангыту покинуть благоденствующего Тимура Гургана оказалось легко. Грозный воитель упивался плодами победы и забыл о своей извечной подозрительности. Когда Идегей смиренно попросил отпустить его к родичам, дабы лично привести их под сень власти нового повелителя, джихангир дал своё благосклонное разрешение. Вереница возов с богатой добычей, сопровождаемая тысячами воинов, потянулась от стана правителя Мавераннахра, – Идегей спешил уйти с места стоянки Тимура, с острова Уртюбе. А туранцы отдыхали, собирались с силами перед возвращением на родину, но военачальники, разгорячённые недавней победой, звали великого эмира на штурм Хаджитархана, к стремительному набегу на Сарай ал-Джадид. Сейчас эти города остались без защиты. Богатые и обширные они манили к себе жадных до наживы вельмож. Но Тимур не желал испытывать судьбу, он и так считал Улус покорённым. Государство с огромными территориями и неисчислимыми людскими ордами, будто рука избалованной, но подчинившейся ему красавицы, легло на его ладонь, скрюченную старостью и былыми ранами. Зачем рушить цветущие города, которые и так пали к ногам, неразумно и расточительно уничтожать собственные ценности. Помнилось, что и войско его понесло большие потери, он оставил на поле сражения восемнадцать могил темников, ни к чему подвергать багатуров новым испытаниям. Но, а если кому-то не терпится, никак не сидится среди пиров и целых гор с захваченным добром, то…
– Вам мало битв и сражений, недостаточно добычи? – спросил он у военачальников. – Так ступайте на земли вассалов Тохтамыша и возьмите с них всё, что вам причитается.
Как только были произнесены заветные слова повелителя, отряды бросились грабить окрестности и улусы, раскиданные по обе стороны могучей реки. Первыми их грабительским набегам подверглись булгары и мокша. Воины великого эмира вернулись в лагерь, сгибаясь под тяжестью добычи. Лошадей, верблюдов, баранов и быков было так много, что победители не знали, как угнать столь бесчисленные стада и табуны в Мавераннахр. Как водится, в лагере объявились перекупщики, которые всегда отличались отменным чутьём на наживу. Они за бесценок скупали невольников, скот и прочее добро. Воины легко прощались с добычей, монеты, чей звон тешил слух, везти было куда легче, чем гнать людей и табуны.
В этой суматохе никто не вспомнил об Идегее и не искал в огромном стане обещанных им мангытов. А эмир нагнал своих соплеменников у реки Яик близ шумного города Сарайчик. Собрав мужчин на родовой совет, Идегей объявил себя беклярбеком, старшим над эмирами, господином и покровителем племён. Мангыты и ногайцы, которые покинули привычные для них места и опасались гнева Тимура, склонили головы перед Идегеем, чей отец некогда правил ими. Никто и не вспомнил в тот час про старшего эмира Исабека, а он остался верным хану Тохтамышу и, как все преданные повелителю алпауты, скитался где-то в чужих землях.
Идегей ощущал себя победителем. Сбылись его давние мечтания, он стал повелителем и главой ногайцев и мангытов, и на голове его красовалась шапка, сравнимая лишь с ханской. В этот час он поспешил к той, ради кого стремился к цели и достиг невиданного могущества. Первейший среди кочевых эмиров откинул полог юрты Джанаки и вошёл, по-хозяйски оглядев убранство жилища. У слуг не хватало времени, но они постарались на славу, выискали в возах с добычей ковры, цветные войлоки, низкие лаковые столики, серебряные кувшины и чаши. Эмир взглянул на Джанаку-ханшу. Она сидела на мягких подушках, опустив глаза, пальцы её машинально перебирали драгоценности, которые муж прислал накануне.
– Джанака.
Женщина вздрогнула, заслышав его голос. Во вскинутых, удлинённых сурьмой глазах он разглядел слёзы, а она поспешила укрыть их за радостным возгласом:
– Они очень красивые, мой муж, – ожерелье и серьги.
Она протягивала ему драгоценности, словно хотела, чтобы и он полюбовался отделкой и камнями.
– Джанака! – Он глядел на неё торжествующе. – Я провозглашён беклярбеком Мангытского юрта. Я занял место своего отца, теперь я – первый среди мангытов и ногайцев!
Он опустился рядом с ней:
– А ты – моя царица.
Его рука скользнула по лицу женщины, вынуждая её взглянуть на него:
– Ты не рада, хатун? О чём думаешь? Если о нашем сыне, оставленном в старом аиле, то скоро он будет с нами. Я послал за ним людей. Или иное беспокоит тебя, поверь мне свои думы.
Она взглянула робко, словно опасалась, говорить ли ей. Наконец, выдохнув, прошептала:
– Я не могу спать ночами, боюсь за отца. Скажите, эмир, что с ханом Тохтамышем?
Она со страхом ожидала ответа, глядела на широкоскулое, смуглое до черноты лицо Идегея. В его раскосых глазах не было ни гнева, ни сочувствия, одна пустота, которой Джанака боялась больше всего. Эмир притянул женщину к себе, поцеловал сначала легко с нежностью, а после с силой, укусив губу. Она вскрикнула, прижала ладонь к кровоточащей ранке.
– Твои губы были сладкими, а теперь солёные от крови. Но какие бы они ни были, не хочу, чтобы они произносили имя «Тохтамыш». Забудь о нём, слышишь, жена, забудь навсегда.