Казарма

Четверг. Когда идем на плац, сколько оттенков во взорах на нас. Вдруг команда "стой." С троттуара подошел полковник. "Подтяни, подтяни! Откуда? Москвичи? Так!" Осмотрел словно ощупал взглядом прасола: "Веди." Баба с ведрами, заметив меня: "По всему видно купец, денег не хватило откупиться" с упреком и что я дурак, да и со злобой, что многие откупились, а ее мужик, поди, в окопах третий год… В автомобиле кто-то черный взглянул на нас аппетитно, надо полагать, он нас одевает, обувает и кормит — вообще работает на оборону. Так бывало, при монополии смотришь на новую стопочку блинов. Барыни в развеваемых ветром юбках поджимаются и косят взором жадно испуганным и отвертываются. Девицы откровенно. Кадровые им кричат: "Идите, красавица, с нами. Все равно скоро и вас брать." Вильнула хвостом и в калитку. — "Я так и знал, что вы сейчас завернетесь." Мальчишки глазеют весело и безжалостно дразнят: — "Ногу!" Хочется стервеца поймать за ухо.

* * *

На казарменном углу у корзинок сидят торговки. Хлеб, раскурочная бумага. Кто при деньгах — "огонек." — Хорош ли хлеб-то? — На яицах, да не хорош! — Ну, уж на яицах? Врешь! — Зачем врать, не сама пекла, пекарь. С яицами. Хороший хлеб.

ОТЦЫ И ДЕТИ

Было ли это еще когда-нибудь, что война собирает в казарму и отцов и детей? Когда-то, в солдатчину при Николае. С тех пор забыто, и теперь дико. Обращение: «отцы», "старики". Мальчишки последнего досрочного призыва уже успели пройти учебную команду и учат стариков. На всю жизнь пойдет это, что над отцом война поставила ефрейтором — отец-то, ведь, рядовой. И далеко за казарму это разойдется. Старье из поля вон.

Любо смотреть в казарме: возятся как щенки, веселы как воробьи, гибки словно котята. Что им война! А говорят, как итти в атаку, ревут верблюдом: идут и плачут.

На плацу — крик из конца в конец: — "Четвертый кадр к ротному!" И со всех концов учебного поля легким широким бегом несутся "на носках". Оденьте Поликлетова «копьеносца» в интендантские сапоги и заставьте его пробежаться: вот впечатление от этих будто окрыленных мальчишек, легко несущихся, едва касаясь неуклюжими сапогами кочек замерзшей грязи. Подбежав приставил ногу ("стучек чтобы на все поле") и тем же махом рука у папахи. «Явиться» надо уметь. «Зверей» в юнкерских школах на этом «цукают» достаточно, ну и в учебных командах тоже.

* * *

Одежда много значит. Мы были бы «интеллигентнее» (вся нация), если бы нас одеть поизящнее.

"СИНИЕ ШТАНЫ"

Русских учат поляки. Малороссов — ярославцы. Князей из Казани ("Здрам желам!") — латыши. Это система. Собрали в казарму все народы России и все еще, "чтобы не соединились".

У ефрейтора Повилковича — самый неспособный ученик извозчик Фурштатов в Москве у него было шесть закладок, в Можайском уезде — двенадцать коров. У Фурштатова умные, чистые глаза. Сын — на Карпатах. И ему пришлось. На плацу — смех и горе. Фурштатов пришел в казарму в синих посконных штанах: "Синие штаны, смени ногу. Левой! Левой!" Никак не могут "синие штаны" в ногу попасть. Так за Фурштатовым и осталось "синие штаны" хоть давно он в серых. — "Синие штаны! Махай руками!" Фурштатов начинает махать руками невпопад, — не руками, а ручками — так наивно они у него вдруг начинают болтаться. Где уж тут поворот кругом через левое плечо, при чем надлежит занести правую ногу за левую, приподняться на «носках» сапог, повернуться и — полный шаг с левой ноги. Сами кадровые путают, показывая. Фурштатов поворачивается непременно через правое плечо, ноги у него дрыгают и завинчиваются штопором. Явная негодность к строю! Фурштатов это доказывает с трогательной последовательностью. И прав: у него единственный сын на Карпатах, а хозяйство погибает. Велик русский мужик в искусстве обирания. Есть такие жучки — подожмет лапки и швыряй его как знаешь — мертвенький, да и только. И не жучок, а «так», мусоринка, ничего питательного, клюнула птица носом и мимо. У жучка — инстинкт. У мужика — великое искусство. И еще Германия нас мечтает "покорить под нози!" Да и нам таким, с таким искусством затаения, нужна ли «немецкая» победа?

ГАЗЕТА

Пятница. Газеты получать и читать в казарме не возбраняется. У мальчишки-газетчика — обиженный вид: не успел притти — газеты из рук рвут, окружили, галдят, расхватали — кто заплатил, кто нет, а дежурный кричит: "Пошел вон!" Оттого газета к нам доходит не каждый день. А газета здесь прямо бесценна — сапоги обтереть, высморкаться, с нар после обеда стереть. Вы читали газету? — Да! — Барабанщик говорит, что — мир? — Нет, про мир ничего не напечатано. — Как не напечатано! Барабанщик читал, что военные действия считаются законченными. — Авторитет барабанщика довольно высок в казарме — он зорю бьет.