"Казарменные баллады" и "Семь морей" (книги стихов)

И те, из советских деятелей, кто приводил это русское четверостишие целиком, вешали на поэта кличку «космополит», а те, кто помнил только первые две строчки — кличку «расист и ницшеанец». И видимо вовсе не случайно появляются в этом переводе подчёркнутые мной, но отсутствующие в подлиннике слова: «что — племя, родина, род». Тут видно, может быть и неосознанное, желание советской переводчицы приписать поэту то, чего он вовсе не говорил, приписать разом и расизм и презрение к любому патриотизму заодно. Но в подлиннике мы читаем:

But there is neither East nor West, nor Border, nor Breed, nor Birth.

Итак слово родина в переводе Полонской появляется с той же целью, с какой убрано отсюда слово граница, а конкретные «племя» и «род» поставлены вместе чтобы вызвать у читателя некое пренебрежительное чувство (по ассоциации с русским фразеологическим оборотом «ни роду, ни племени»). Не говоря уж о том, что слово Birth несёт куда более широкий, более обобщённый смысл.

А теперь приведём эти строки в более точном (и главное неангажированном) переводе —

Запад есть Запад, Восток есть Восток — им не сойтись никогда

До самых последних дней Земли, до Страшного Суда!

Но ни Запада нет, ни Востока, ни стран, ни границ, ни рас,

Если двое сильных лицом к лицу встретятся в некий час! -

Но вернёмся опять к стихотворению «За уроженцев колоний»

Оно заканчивается строками, звучащими в пер. А. Оношкович-Яцыны названном «Туземец» вот так:

(Протянем же кабель, (встать!)

От Оркнея до Горна,

С петлёю, чтоб мир захлеснуть!

От Оркнея до Горна

С петлёю, чтоб мир затянуть!

Ну, скажем, замахнулся на мировой господство поэт! Какой агрессор!!!

А вот о каком кабеле идёт у него речь, — да и как это захлеснуть мир кабелем? Не заметил тут редактор книжки переводов Ады Оношкович-Яцыны, (1922 г) М. Л. Лозинский, а за ним и В. Стенич в 1936 г. простого непонимания переводчицей текста, вызванного, безусловно, не столько незнанием того, что в мире делается, сколько априорной идеологической причиной!

By the might of our Cabl-tow (take hands)

From the Orkneys to the Horn

All round the world…

Вот как эти и дальнейшие строки выглядят в нормальном, не идеологическом переводе:

За Телеграфный Кабель! (возьмёмся за руки!)

Проложенный в глубине морской,

Который свяжет Оркней и Горн,

Одной неразрывной петлёй

Вокруг земли!

Оказывается что кабель-то у Киплинга телеграфный, проложенный между Европой и Америкой! Никакое не орудие удушения всей земли, а новое средство связи! Итак, речь шла о трансатлантическом телеграфном кабеле, который свяжет разные континенты, ну, потому и радостный прогрессизм возведён поэтом на романтический уровень, что вполне сходно с настроениями незадолго до того столь же радостно приветствовавшего всякий технический прогресс Жюля Верна! Кстати, о трансатлантическом телеграфном кабеле Киплинг высказывается восторженно не в порядке ответвления темы расширения Империи, а потому, что сам по себе технический прогресс для него был одним из бесспорных кумиров. Такое настроение свойственно было не только началу ХХ века, а и всему этому веку, отразившему и даже скорее воспевшему прогресс всех видов прежде всего расцветом жанра научной фантастики, последовавшим за Ж. Верном и Г. Уэллсом.35

Для сравнения и для объяснения этой важной стороны в творчестве поэта, возьмём стихотворение «Королева» — начинающееся строкой «Романтика, прощай навек» (а романтика и не сидела в каменном веке или средневековье, ибо она была не в прошлом, а «здесь и сейчас» Она просто «водила поезд девять семь»…

Послушен под рукой рычаг,

И смазаны золотники.

И будят насыпь и овраг

Её тревожные свистки…

Пер. А.Оношкович-Яцыны

Кстати машинист, как один из владык над техникой, есть персонаж крайне важный как в стихах так и в прозе Киплинга. Тоже сходство с Маяковским, вспомним слабую его поэму «Летающий пролетарий», или другое выражение того же прогрессизма: «… я привёз из Парижа «рено», а не духи и не галстук!» Пусть выражено крайне непохоже, (да и неуклюже) но сама идея преувеличенного преклонения перед техникой, как особым романтическим явлением и чуть ли не главным содержанием нынешнего дня, опять-таки сближает двух поэтов.

Идея «романтизации сегодняшнего дня», романтизации повседневной жизни, (одно из важнейших требований соцреализма) столь значительно и столь спекулятивно использована во всей советской литературе (отнюдь не только в фантастике) что подробнее говорить об этом просто было бы лишне. Но от такого опасного сравнения своих «пристрастий» с темой многих стихов Киплинга советское казённое литературоведение, естественно, всегда бежало, как чёрт от ладана, а точнее — как вор от того, кого обокрал…

Многие советские литературоведы из идеологического желания непременно очернить Киплинга, намеренно спутали его взгляды с так наз «философией ницшеанства», игнорируя среди прочих тот факт, что Ницше, по сути дела, не столько философ, сколько, прежде всего своеобразный поэт. И спорить с ним с позиции политика нелепо. С ним следует разговаривать как с поэтом. В ещё большей степени относится это и к Киплингу.