Казароза

Тем временем приближался срок получения им громадного наследства, получить которое он мог только будучи женатым. Такое было условие. Тогда Фея великодушно предложила ему жениться на ней, Фее, получить наследство, а потом развестись. Она полагала, что граф продолжает любить бывшую невесту, потому что та всем говорила, будто не он с ней порвал, а она с ним. Разумеется, храф был на верху блаженства, но увы, после свадьбы Фея вела себя с ним еще сдержаннее, чем раньше, т. к. горничная насплетничала ей, что каждый вечер, лежа в постели, он целует карточку бывшей невесты. В свою очередь, граф тоже не смел подступиться к жене поближе, будучи убежден, что она не в силах забыть князя Василия. Спали они, естественно, в разных комнатах.

В конце концов, Фея дошла до того, что написала тетке слезное письмо с просьбой отдать ее в монастырь. Тетка приехала, поговорила с графом, показала ему письма Феи к ней, тетке, из чего тот узнал всю душу своей жены. Сейчас же он помчался к ней, и у них произошло долгожданное объяснение. Оказалось, что фотокарточка, которую граф украдкой целовал перед сном, была с самой же Феи…

Через улицу, возле забора, щипала траву соседская коза Билька с обломанным рогом. Теперь даже в интеллигентных семьях не считалось зазорным держать деревянную скотинку. С ней и молочко есть ребятишкам, и желтая, твердая, как масло, сметана. Вагин хорошо знал ее несравненный вкус в весенних крапивных щах.

Козий загон над Камой, в прошлом сад имени Александра I, был столицей этого племени. Там они жировали десятками, привязанные ко всему, вокруг чего можно захлестнуть веревку. Иногда их караулили маленькие хозяйки с хворостинами, но вообще-то коз воровали редко. Дорогу домой они умели находить не хуже кошек, поэтому пользовались обычно полной свободой. Розовоглазые белянки, как эта, чернухи с серебристым ворсом на вымени, пегие, черно-пегие, бодливые и смирные, чистюли и в свалявшейся шерсти, с репьями под брюхом, меченные повязанными на рогах цветными нитками или пятнами чернил на шее, они паслись на обочинах улиц, глодали деревья в общественных садах, объедали с заборов афиши и всюду оставляли свои катуки. Бабушка уверяла, что их нужно класть в уши, если угоришь.

Недавно Свечников вышел в губисполком с предложением: разрешить выпускать коз только на окраинах, а тех, что без присмотра бродят по центру города, арестовывать, запирать в специальном сарае, на шею каждой арестантке вешать номерок и в особом формуляре под этим номером писать ее приметы. Получить пропажу хозяева смогут лишь в том случае, если верно укажут приметы. Предлагалось также взимать штраф по пятьсот рублей с головы.

Недели на две Свечников со страстью отдался этой идее. В проекте козьей кутузки, с которым он дошел до каких-то высоких кабинетов, фигурировал Кампанелла с его Городом Солнца, где на улицах должна была царить образцовая чистота. Оказывается, великий утопист планировал, что солярный Совнарком, именуемый Советом Тридцати, даже при отсутствии дворников будет поддерживать порядок сочетанием революционной строгости с широкой самодеятельностью народных масс.

Поражала легкость, с какой Свечников сочиняет подобные бумаги. Его демагогия была невинной, как птичий щебет. В мае он ходил войной на гарнизонную столовую с белым хлебом исключительно для комсостава, и все народные вожди от Спартака до Поля Лафарга по первому зову являлись ему на помощь.

Сейчас он что-то самозабвенно строчил в своем блокноте. Покосившись на него, Вагин снова обратился к Надиной тетрадке, закрыл ее, открыл с конца и прочел последнюю запись: