Казацкие байки

                  А в стенке глухой вдруг дверь скрипучая отворилась. Крыльцо появилось откуда-то, из воздуха задушного образовавшись. А на крыльце старуха стоит, столь древняя, что Стецько на вид ей лет пятьсот определил, не мене. А на плече у ей ворон сидит, нахохлившись. Да такой здоровенный, что не мене пуда потянеть!

                 - И-и-и, - кричит с порога старуха, - это кто ж к нам пожаловал? Да никак, казак Стецько собтвенным персоном? Заходь – заходь, голубок! Гостечком дорогим будешь!

                 А у Стыця дар речи запропал совсем. Слова молвить не может. Да и конь евойный присмирнел, дажить уха прижал к голове, как тебе собака какая дворовая…

                 - Дак что жа, - старуха кричит, - так и будешь стоймя стоять?! Гляди-ко, дождь сей же минут сыпанеть, да с градом убойным…

                 Кой-как Стецько совладал с собою… Коня под навес, жердями крытый поставил, да торбу с овсом на морду навесил. А сам на ногах дрожащих в избу направился, знамением крестным лоба осенивши трижды…

                 А в избушке-то уж и свечи горять во множестве, и половичок чистый да цветастый узорами иноземными глаз завлекаеть, и старушка, вдруг нарядная, да вся из себя благостная, улыбается ртом, ровно в коре дубовой узким ножом прорезанным…

                 И-эх, - говорит, - и угощу же я тебя зараз, казачок!

                 И скатерку, чисто выбеленную на стол кидаеть…

                 Тут уж совсем у казака ум за разум забегать стал… На скатерке-то, откуда ни возьмись, и тебе каравай житний, да с корочкою хрусткою, паром хлебным парит – ровно только из печи. Тут тебе и поросенок молочный - пятак кверху задрал прожаренный. Тута тебе и стерлядка востроносая, листами петрушечки да мелиссы обложена - так соком духмяным и исходить… Туточки тебе и сала шмат – да в пять пальцев толщиной, да с прожилками мясными, числом не мене пяти же, боками снежно-белыми лоснится! Тут же тебе и кварта горилки запотевшая, да с наледями на пузатом стекле…

                 А старуха суетится, чарочки серебряны на стол ставит, вилочки-ложечки всяки выкладываеть, рушничком чистеньким штаны казацки застилает…

                 - Ну-у, - молвит, управившись, - угощайся, Стыцю. Ешь, пей, гостечек мой любезный.

                 «Э-э, - думает Стецько, - чегой-то недоброе старуха удумала»...

                 И решил казак в меру есть-пить, чтоб разум не терять. Да и выведать у старушки задумы ее коварные.

                 А на дворе, знай себе, непогода гуляет.  Ветер в трубе воймя воет - завывает. Дождь по стрехе стучит, ровно молотки по наковальне. Гром громыхает так, что избушка содрогается на ножках своих курячьих тоненьких…

                 А старуха-то глазами зыркает, словно буравчиками, вот-вот дырки просверлит в Стыцевой сорочке. Да все, знай, подливает горилочки сладенькой. А Стыць, не дурак будь, все боле пьяненьким прикидается, да уж и уснуть за столом норовит, уевшись да упившись.

                 Тута старуха и решила брать быка-то за рога.

                 - А что, - молвит, - Стыцю, не нужна ли тебе хозяйка в хату?

                 - Не-е, - казак отвечает, - казаку бабу не положено иметь. Поки казакую, не нужна мине хозяйка.

                 Давай тута старуха сундуки свои отворять, да добром хвалиться своим.

                 У Стыця и дыхание сперлось от виденного… Чего только не было в тех сундуках! Злато – серебро: и в талерах, и в дукатах, и в монистах, и в слитках, фунтов эдак по десять!  Каменья драгоценные - чуть казака зрения не лишили блеском своим да переливами. Кафтаны да зипуны, кунтуши и черкески, сукна да отрезы парчовые, меха блескучие…  Однако же, главный сундук старуха, аки главный козырь приберегла…

                - Ну что, - говорит, - Стыцю, как тебе приданное?

                - Да ништо, - Стыць ответствует, губу закопылив., - не нужно мине барахло энто! А что надо, я себе на войне завоюю! Да, пожалуй, в моих сундуках добра и не меньше, а мож, и поболе твово будя!

                 - Хи-хи-хи! – старушка засмеялася дробненько, - чего врать-то, соколик? Да ты столько добра и в глаза не видывал и слыхом не слыхивал! А покажу-ка я тебе свой главный сундук, какой твоим станет, коли женишься на мне!

                 Тут хитрая старуха выволакивает из самого темного угла сундук красного дерева, да полосами медными окованный. А как раскрыла его – ох, не приведи Господь, чего с казаком исделалося! Едва рассудка не лишился Стыць, побачив сокровища, что в сундуке были свалены. А была тама амуниция военна – сабли в пихвах[14], златом обложенных, да с рукоятями из кости мамонта; шашки кавказски в злате да серебре, в пихвах оксамитовых; пистоли турецкие да гишпанския; шеломы кованные да сусальным золотом луженные, кольчужки да латы воронены, эх…

                 Знала, старая карга, чем казака привадить, ох, знала… А ить за малым не согласился Стецько супружником чертовкиным стать… Но, знать, кто-то в ухо ему шепнул, окстись, мол. Не губи душу християнску-то…

                Замотал Стецько головой, предложение старухино отрицая. Потемнела та лицом, посмурнела. Клюкою своею в пол ударила так, что стол, подпрыгнув, набок завалился…

                - А только не уйдешь ты отселева, Стыцю, иначе, как супругом моим заделавшись! Вот тебе слово мое последнее!

                Заговорил тут вдруг ворон, доселе молча на плече старухином сидевший.

               - А что, казак, ежели мы с тобою заспорим? Вот разгадаешь мои три загадки – домой пойдешь. А коли не сможешь – взавтра же свадьбу гуляем!