Читаем Казейник Анкенвоя (СИ) полностью

Хлопнула стальная дверь. Первые возгласы прозвучали невнятно. Потом стало тихо. Я погасил желание снять обувь, дойти до люка и подслушать, о чем внизу Могила с Перцем совещаются. Или за что они водку пьют. Вскипевшим кофе я наполнил большую чашку, и чуть не обварил себя.

- Ты куда пропал, святой отец?

Альбинос уже был за моей спиной. Но чашку я все-таки удержал и не обернулся.

- Я не пропадаю, Могила. Тебе повар нужен. Я повар.

- Удивительная вы личность, падре! Как это нас в детском доме учили? Призрак бургомистра бродит по Европе?

- Ты, Могила, тоже со странностями.

Теперь я позволил себе обернуться, не глядя, впрочем, на Могилу, и как можно более твердо поставил чашку на стол. Присевши подле, я достал сигарету.

- Позвольте огоньку вам поддать, - Могила чиркну зажигалкой.

Я прикурил. Попробовал кофе. Могила улыбался. Возможно, он своей боевой жене так не улыбался. Он был определенно рад моему появлению. Он смотрел на меня, позабыв даже пистолет Макарова опустить. Или Щукина. Кого-то из них.

- Ты не в тире, Могила. Ты на кухне, - сказал я ему, затягиваясь. - Кофе будешь?

- Буду, падре! Все буду! - Могила сунул пистолет за пояс, и обнял меня бережно, будто склеенную фаянсовую вазу. - Водку буду! Ужинать буду с тобой! Базар вести буду с тобой!

- И с Перцем?

Могила покосился на кипящую кастрюлю.

- С Перцем я мужеложством занимаюсь, - возразил он беззаботно. - Тебе уже напели. И ты уже против таких сношений.

- Я не против таких сношений. Но я и не священник, ты знаешь.

- Знаю, падре. И это правильно, что ты здесь. Иначе бы тебя заглушили Митя с Гроссмейстером. Им твои реформы хомут.

Могила хлопнул себя для наглядности по загривку.

- А Князю великому сказали бы, что случилось у бургомистра обострение. Типа язва лопнула. Или белка сразила на боевом посту. Что на ужин?

- Как договаривались. Две склянки морфия в растворе. Больше нет.

Светлые зрачки его потемнели. Были бы темные, заблестели бы.

- Верил, что праздник с тобой мне, писатель, - Могилу понесло. - Показался ты мне. В автобусе не разобрал я тебя. Но после, когда я мусора заделал, показался ты мне конкретно. Есть в тебе что-то мутное. Ты как типа спящий вулкан. У тебя в копилке вроде как пепел, а под ним раскаленная лава булькает. И знай, что не заложник ты мне по жизни. Это Митяю ты заложник. Магистру твоему гнилому, продюсерам, издателям, критикам и прочей свадьбе на костях.

Пока его несло, я надел варежки Дарьи, снял кастрюлю с плиты и слил воду в раковину. Потом открыл брезентовый ранец, достал из него салфетки, достал резиновый жгут, и запечатанный цинковой пробочкой пузырек с питательным раствором, из каких делают капельницы. Этикетку Митя отпарил загодя. Цианида в его медицинском углу не нашлось, а снотворное действует медленно. Так мы прикинули с Митей: пока подействует, свою пулю я успею получить. Могила уже заткнулся, наблюдая пристально за моими приготовлениями. Я выложил теплый шприц на салфетку и взболтал пузырек.

- Сейчас только вмажусь, и пойду, выкину твою бешеную кошку за дверь. Могила в законе. Его слово крепче татарского первача, - поделился вор своими планами.

- Но я-то здесь?

- Нет. Сначала вмажусь.

Могилевский закатал рукав, и вытянул обнаженную руку.

- Если тебе нужнее повар, я останусь, Могила. Если тебе нужней сестра милосердия, она еще в залоге, а я пошел.

- Ладно. Мы не гордые.

Могила перетянул жгутом выше локтя левую руку, в правую руку взял шприц, пронзил иглой крышку, набрал в стеклянную трубочку питательный раствор, и надавил на поршень, выпустив лишний воздух. Обе руки у Могилы оказались тогда заняты, и это был мой шанс. Наклонившись к Могиле, я выхватил пистолет у него из-за пояса. Могила спокойно сделал себе укол, развязал жгут и посмотрел на меня. Глаза его были снова прозрачны и спокойны, точно воды Красного моря в октябре.

- Ты же не выстрелишь, падре. Слабо тебе выстрелить.

- Нет, - согласился я, отступив к плите. - Не выстрелю. Слабо мне выстрелить.

- Я так понимаю, глупо ждать прихода, - альбинос улыбнулся. - Что за бурду я вколол себе?

- Витамины.

- Зря. Не знаешь ты, падре, кто за тобой стоит.

- Я знаю, кто за тобой стоит, Могила.

Из люка позади Могилы уже выбрались Матвеев, Дмитрий Кондратьевич и еще трое спасателей. Я спрятал оружие в карман дождевика. Могила кивнул мне и медленно вытянул стилет из голенища.

- Значит, ссучился Перец. Встал на путь исправления.

Могила стремительно развернулся, но первым успел метнуть его же собственный клинок, извлеченный из Веригина, Дмитрий Кондратьевич. Клинок насквозь пробил сухожилие альбиноса. Могила, стиснул от боли зубы. Через минуту, связанный, он лежал на полу. Рот его Матвеев залепил горчичным пластырем, добытым в моей аптечке скорой помощи. Я спустился по лестнице на первый этаж. Узрев меня, подскочил с моего дивана Дарьи Шагаловой Перец.

- Взяли убийцу, ваше благородие?

Я, молча, прошел по тропинке между птицами, число которых значительно поубавилось, оттолкнул рисованных кумачовых драконов и попал в ателье.

Вьюн, туда-сюда вращаясь на гончарном кругу, потягивала пиво из банки.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее