Читаем Казейник Анкенвоя (СИ) полностью

И в актовом зале сыпалась на пол штукатурка от обвального рева благодарной аудитории. Мы были кумирами толпы. И мне за это прощалось много. Даже неизлечимый кол по анатомии. Кузьмину прощали все. Даже запись на месте домашнего задания в школьном дневнике: «Не учимся. У нас какой-то праздник». Запись нагло размещалась против колонки с датой 7 ноября. В этом и состояло наше основное различие. Кузмин, безусловно, знал, какой именно праздник отмечает страна военным парадом. Устройство человека я не знал, и не знаю. Больше того. Я убежден, что устройство человека в полных деталях неведомо и светилам хирургии. Человека устраивал Господь. Чертежи Он предусмотрительно уничтожил. Потому и успели мы испортить абсолютно все вплоть до окружающей среды. Лишь себя не справился окончательно испортить. Но мы еще над этим работаем. Аминь. Шурик Хомяков появился в нашей жизни внезапно. Новенький из тамбовской школы усвоил законы улицы, повредившей кастетом его лицевую кость. Он осмотрелся, определил, кто в классе хозяин и, разумеется, принял единственно правильное решение. После занятий мы с Кузьминым в раздевалке скидывались на огнетушитель вермута.

- Третьим возьмете? – услышали мы, стоя между вешалками, чей-то заискивающий вопрос. Мы дружно обернулись и посмотрели на Шурика.

Он щурился и задорно улыбался: «мол, мы, тамбовские, в доску свои, рубаху последнюю порвем за товарища». Как сейчас помню Шурика: настороженный, курчавый, и в очках, за стеклами которых маячили смотровые щелки.

- Терциум нон датур, - остудил я его энтузиазм.

- Что лыбишься? – добавил Кузмин градусов пять ниже ноля. - Бери шинель, ходи домой, кандидат.

Шурик сменил изображение. Улыбка стерлась, голова сунулась в плечи.

«Отшили. Зря на рожон полез. Суетливо начал, - такая, примерно, гамма исполнилась на лице Хомякова. - Теперь пиши «пропало». Затравят, сволочи».

- Сорок две копейки нет, - размазав мелочь по ладони, Кузьмин произвел арифметические расчеты. - Пионеров пойдем трясти?

- У меня есть рубль, - Хомяков зацепился.

- Дружбу хочешь купить за трешник? - Кузьмин стрельнул карими глазами в Шурика, и не промахнулся. С его интуитивной точностью могло поспорить разве его собственное ослиное упрямство. С чем бы это сравнить? Ну, допустим, целится он из положения «лежа» в какую-нибудь женскую мишень. А, как вам известно, раз в году и палка мимо стреляет. И тогда мой Андрюха поднимается в полный рост, прет на эту злополучную мишень, хотя рядом других полно, и сажает в нее весь боевой запас, и укладывает ее наповал, добивая чем-нибудь тяжелым, вроде нашего детства. Такой он был, и такой останется, тьфу-тьфу-тьфу через левое плечо.

- Действительно трешник?

Сомнительно стало мне, что новичок без охраны такую сумму наличных держит.

- Вообще-то пятерка, - рискнул Хомяков недельными обедами.

- Множь, Андрюха.

- Лучше поделить. С нашими рублем двенадцатью три вермута на рыло, и рубль пятьдесят на жизнь. Из них две пачки «Прима», двести грамм колбасы отдельно, сто грамм ирисок «Ледокол», одни спички и полтинник на жизнь, - в уме раскидал Андрюха. - Или пузырь «Столичной», и рубль пятьдесят на жизнь. Из них…

- Понятно, - перебил я Кузьмина.

- Что здесь понятного?

- У пионеров мы столько меди до выпускных экзаменов не натрясем.

- Продолжай.

- Можно спать на стеклах, а можно построить швейную фабрику.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее