Читаем Казейник Анкенвоя (СИ) полностью

Попытка сгинуть в степи чудилась мне шибко эксцентричной.

И Я СПУСТИЛСЯ

Обрыв был достаточно глубокий. Метров, я полагаю, с полусотни глубиной. Начиная осторожно спускаться вниз, я предвидел долгую и мучительную процедуру. Особливо, под дождем. Но все прошло куда быстрее и проще. «Сволочи, - подумал я, с трудом поднявшись на ноги и вытерев, как следует, ободранные ладони о грязный до невозможности плащ. - Уроды. Извращенцы. Пидоры конченые. Все». Состояние бешенства и порывистый ветер гнали меня через пустырь до самой речки. Я промчался мимо кладбища, стремительно обогнул какую-то земскую возвышенность, и влетел на берег. При ближнем рассмотрении, речка оказалась мутно-желтого цвета. Клочья пены скользили по ней, обгоняя друг друга на стремнине, и прибиваясь к отлогому берегу со стороны поселка. Там прибой образовал сплошную белую линию, и сделалось мне ясно, что очистительные сооружения на заводе меньшего размаха забыли поставить.

А производственные отходы просто сбрасывались в речку. Вдоль берега добежал я до «понтонов», отдышался, перекрестился и шагнул в недра товарного склепа, освещенного керосиновыми лампами. Таких ламп работало всего четыре. И все они держались на крюках, завинченных в потолок. Но и этого слабого источника мне хватило, чтобы сразу понять, куда делась вся очередь, видимая с обрыва. Хмельная очередь изгоев молча сидела на корточках, стояла, прилепившись к отсыревшим доскам грязных стен, а частично и валялась на полу. Верующий отряд молился на коленях, но тоже молча. Пол был заплеван и усыпан окурками. Внутри вагона держался стойкий запах сивухи. Сквозь выпиленный в досках пола квадратный люк, очередной мужчина в резиновых сапогах тянул веревку. К веревке оказался привязан оловянный бидон. Расплескивая дрожащими руками его содержимое через край, мужчина выхлебал разом, сколько мог, отрыгнул, и уступил место следующему. Следующий гражданин проверил на прочность какой-то лохматый шнур от утюга, размотанный книзу так, чтобы оказаться привязанным к ручкам тазика, спихнул зашнурованный тазик в люк, и вытянул его уже наполненным. При этом с головы его упала в тазик бархатная тюбетейка. Ничуть не смутившись, гражданин выудил тюбетейку, и протянул тазик мне.

- Похмеляйся, духовенство.

- Благодарствуем, - я взял тазик, и с отвращением заглянул в него. Тазик был наполнен желтой речной водой. Который уж час меня мучила жажда. «Люди пьют, значит, я и подавно выпью», - победив тошнотворный спазм, я отхлебнул из тазика. И тут я понял еще кое-что. Завод не отходы сбрасывал в реку, а сами продукты производства. Да и реки-то никакой не было, а текли под вагоном эти сплошные продукты. Пиво текло подо мной, уважаемый читатель. Пиво, хотя и с привкусом горечи, более чем принятым. Тотчас я припомнил слова Откровения: «И третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».

- Болконский, - представился щедрый гражданин, отжав свою бархатную тюбетейку обратно в тазик и положив ее сушиться в карман тоже бархатного пиджака. - Отойдемте, уступим колодец народу.

Ропот очереди перегнал его на свободный пятачок, и там Болконский приложился к тазику. Я послушно отступил вслед за ним.

- Сегодня свежее, - удовлетворенно выдохнул он, опорожнив тазик на треть.

- А вчера? – спросил я из вежливости.

- А вчера было вчерашнее, - Болконский усмехнулся. - Наивно интересуетесь, милостивый государь. Продолжить изволите?

Я изволил.

- Туго пришлось? - Болконский успел оценить мой плачевный вид.

- Да уж нелегко.

Речное пиво согрело мои внутренности и даже слегка исправило скверное мое настроение.

- Болконский атрибутивная фамилия, - между тем, разговорился мой щедрый знакомец. - Лев Николаевич Толстой всего-то начальную букву обменял у князя во избежание салонных кривотолков, а результат?

- Я как-то не задумывался.

- И он как-то не задумывался, - прикончив тазик, Болконский вытер губы носовым платком, извлеченным из грудного кармана. - Но он бы задумался, если бы Ульянов-Ленин сменил из его родовой фамилии букву «Т» на букву, допустим, «Х» в статье про зеркало. Вы постигаете?

- Нет.

- Ну, не пристало древнему княжескому роду носить фамилию, образованную от площадки с перилами на верхних этажах! - с жаром пояснил он свою критическую мысль.

- «Балкон» через букву «а» пишется.

- Я как-то не задумывался, - Болконский, почему-то не расстегивая пуговиц, через голову стащил пиджак, и расстелил его на грязном полу. - Вздремнем на посошок?

Через минуту он уже спал на пиджаке, завернувшись калачиком. Я же двинулся на выход, осторожно переступая через тела и конечности любителей пива.

О кого-то из них я все же споткнулся.

- Куда ступаешь, монах? - услышал я в спину злобное шипение.

«Куда-куда? Знал бы куда, сидел бы дома. С женой бы сидел как все нормальные люди», - с тяжелым сердцем я выбрался из вагона.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее