Каждая минута жизни

Вообще, иммунологический барьер — проблема столетий. Ей это ясно. К тому же возникают и некоторые этические аспекты, как, скажем, недопустимость смешения крови разнорасовых особей, преодоление предрассудков, клановая ограниченность. В мире происходит угрожающий демографический взрыв главным образом за счет увеличения народонаселения в отсталых странах, дикарских племен, поглощающих своей массовостью чистую кровь белой расы. И если не стоять на страже ее неприкасаемости, то человечество — прости господи! — придет к полному упадку…

Богуша раздражала эта ее откровенная проповедь расизма, не имеющая ничего общего ни с наукой, которой занимались и Рейч, и Богуш, ни с темой сегодняшнего разговора. Не затем он пришел сюда, чтобы слушать эту чушь. Но, видимо, у Валькирии была какая-то своя цель. Возможно, всячески помешать его встрече с Гербертом. И поэтому она теперь старательно уводила разговор в сторону.

Валькирия вдруг замолчала и, словно демонстрируя свою усталость, поставила на стол локти, оперлась лбом на руки и сжала виски.

— Такой утомительный день, господи!..

Богуш понял, что ему дан предельно ясный намек. Да, да, он сейчас уйдет… Но как трудно оторваться от кресла, уйти, не задав доктору Рейчу главного своего вопроса. Почему Герберт сказал ему тогда в Малютине: «Простите меня за все!»? Почему? Какая тайна осталась там, в прошлом? И он сказал напрямик:

— Фрау Валькирия, я не могу уйти отсюда, не поговорив с Гербертом.

— Я никогда не будила его в такое время, господин Богуш, — отрезала она. — Полагаю, что у вас еще найдется время для разговора.

— Сомневаюсь.

— Ну, в конце концов, все зависит от того, сколько дней мы здесь еще пробудем.

— Не понимаю, — продолжал свою мысль Богуш. — Герберт до сих пор не захотел встретиться со мной. Объясните мне, в чем дело?

Валькирия поднялась.

— Время позднее, господин Богуш.

— Но я прошу вас…

Она внимательно посмотрела на него сверху вниз, словно что-то мысленно прикидывала.

— Ну, что же… Тогда буду откровенна до конца, господин Богуш. — Она решительно села в кресло. — Иногда, господин Богуш, старые знакомства бывают не очень приятными.

— Это вы о Герберте?

— Да! О нем.

— Он, что же, боится меня? — удивился Богуш.

— Нет, Герберт вас не боится, — на имени «Герберт» Валькирия сделала заметное ударение.

— Но вы же сами сказали, что ему неприятно вспоминать наше прошлое.

— Он вас не боится, доктор, — повысила голос фрау Валькирия, и ее глаза налились холодом. — Это я вас боюсь!

— Чем же я вас так испугал, фрау? — усмехнулся Богуш.

— Операцией, — коротко ответила она и сделала паузу. — Вернее, идеей вашей совместной операции… Да, господин Богуш, я не хочу, чтобы мой муж стал к операционному столу рядом с вами.

— Не понимаю, фрау Валькирия, — протянул Богуш, настораживаясь.

— Сорок лет назад вы запятнали себя сотрудничеством… Я не вмешиваюсь в ваши советские законы, но вас должны были судить за сотрудничество с гестапо…

От возмущения у него перехватило дыхание. Ожидал всего, но услышать такое!.. О каком сотрудничестве она говорит?!

— Я прекрасно знаю, что я говорю, господин Богуш, — с неприкрытой угрозой произнесла Валькирия.

У нее имеются, продолжала она, такие материалы, о которых он, господин Богуш, и не догадывается, даже представления не имеет. И если господин Богуш будет и дальше настаивать на своей бессмысленной, дерзкой, идиотской затее, она передаст свои материалы куда следует…

На Богуша словно нашло мгновенное затмение. Вдруг разлился мрак на этой ярко освещенной электрическим светом веранде. Среди немого, заснувшего парка… Нет, это что-то невероятное! Чушь какая-то…

— Мадам, — сказал он громче, чем следовало бы в ночной тишине, — я никогда не скрывал своего прошлого. Да, я работал во время войны в немецком госпитале. И об этом у нас известно. Ваш муж узнал меня, как своего коллегу еще по Берлину, и привел к себе в госпиталь. Это было под Малютином. Осенью сорок второго… Я был в кровавых лохмотьях, вот эти руки были у меня тогда, — показал он свои широкие, тяжелые ладони, — черные, в крови… Вокруг горы людей, расстрелянных вашими солдатами, мадам, пылающая церковь, и только ваш муж, ваш будущий муж спас меня. — Голос у Богуша сорвался, грудь сдавило, стало тяжело дышать, тяжело говорить. — Он привел меня в свой лазарет, в военный немецкий лазарет. И я начал оперировать немцев. Да, оперировать своих палачей, своих мучителей! — Он неожиданно сник, откинулся на спинку кресла. — Я их оперировал, мадам Валькирия, потому что так было нужно!

Но она презрительно отмахнулась.

— О нет, господин доктор! Я совсем о другом, — сказала она почти бесцветным и от того еще более страшным голосом. — Я могу напомнить вам о вашем сотрудничестве с гестапо. Вы были коллаборационистом и предателем.

— Вы сошли с ума!.. — возмутился Богуш.

— Нет, я абсолютно здорова. Но от фактов не уйдешь. Никуда не уйдешь от фактов, господин доктор. — Она поднялась. — Вспомните ваш арест и странное освобождение. Вспомните хирургическую операцию первого августа сорок третьего года в Малютине, которую вы сделали по приказу гестапо.