Каждая минута жизни

Возле амбара горел костер и сновали взад и вперед солдаты. Двери его были открыты, дышали черной пустотой.

— Выводи! — скомандовал лейтенант.

В отблесках огня появились темные, как привидения, пленные в длиннополых шинелях, в надвинутых на уши пилотках, напуганные. Будто предчувствуя недоброе, они жались друг к другу. С чего бы это их выводили из сарая? И почему именно сейчас, среди ночи?.. Старые все, сгорбившиеся, тихие, будто покойники. Один из них, хлипкий на вид, с усиками, попытался придвинуться к огню, вытянул ладони, чтобы погреть их над пламенем костра, но другие пленные окликнули его, и он, поеживаясь, быстро отступил к стене амбара…

Далеко за селом ударила пулеметная очередь, напомнила о войне, о том, что село в окружении, и завтра тут будет бой, будут стрелять со всех сторон, и вряд ли кто-нибудь из этих пленных останется в живых.

Тогда лейтенант выступил вперед и обратился к ним сорванным, немного надрывным голосом:

— Немецкие солдаты! Вы в плену у Советской Армии. Вы должны сделать выбор: с кем вы — с Гитлером или с нами? Гитлер — первый враг немецкого рабочего класса, он принес большое зло Германии и нашей стране. Мы бьемся с Гитлером для того, чтобы освободить и вашу родину от фашистской нечисти. Подумайте, немецкие солдаты…

Слова его быстро переводил старый, в очках, старшина, который, наверно, был переводчиком. Он бубнил быстро, иногда сбиваясь, будто ему было безразлично, о чем говорится в речи его командира. И немцы слушали его равнодушно, не поднимая глаз, как будто лейтенант обращался не к ним, а после его речи с ними сделают то, что должны были сделать. Все более горячась, лейтенант с искренним вдохновением старался убедить пленных в преступности фашизма, был уверен, что они обязательно должны его понять, должны проникнуться его ненавистью к Гитлеру, и это придавало ему еще больше огня, и он уже обращался к ним не как к пленным, а как к немецким пролетариям, угнетенным и обманутым Гитлером труженикам Германии.

Максима очень удивила эта длинная горячая речь. Только через много лет он смог понять суть сложившейся тогда в его селе ситуации. Предстоял тяжелый, неравный бой. Исход его был, видимо, уже ясен командиру. И тогда встал вопрос: что делать с пленными, людьми пожилыми, перепуганными. Убивать их — жестоко, держать под охраной — невозможно, да и смысла нет никакого. Все-таки это были живые люди. Когда-то они трудились на фабриках, в шахтах, конторах, выращивали хлеб, строили дороги, у них был вождь — Эрнст Тельман, может, они даже голосовали на выборах в рейхстаг против Гитлера и его коричневой банды. Как же их после всего этого расстреливать?

Немцы слушали отстраненно, потупившись в землю, стояли как привидения и ждали своей участи. Наконец лейтенант закончил речь и после короткой паузы спросил:

— Мы решили отпустить вас к своим. Но может быть, кто-то из вас хочет остаться с нами и защищать село от фашистов?

Наступила тишина. С треском вспыхнула в костре веточка и на минуту озарила скученную группу пленных. Лейтенант ждал. Ему не хотелось верить, что среди них не найдется ни одной смелой, честной души, что все они заклятые, отпетые фашисты, послушные лишь приказам своих командиров. Они продолжали молчать, хмурились, но выйти вперед никто из них не решился. Казалось, они не понимали, к чему их призывал лейтенант, они вообще ничего не поняли из его слов и давно уже покорились тому, как поступит с ними судьба. Наконец, лейтенанту надоело ждать, он приказал пленным построиться в колонну по два, подозвал к себе долговязого сержанта и безнадежно махнул рукой в темноту ночи.

— Выведи их за село и отпусти к чертовой матери. Все равно солдаты они никакие.

Наверное, в глубине души командир роты полагал, что и гитлеровцы, возможно, учтут этот его шаг, и если кто-то из наших попадет в плен, то сможет рассчитывать на снисхождение. А что бой предстоял страшный, беспощадный, в этом уже никто не сомневался.

Максиму запомнился самый последний разговор солдат в хате. Это было уже перед немецкой атакой, на рассвете. Мать запихивала в печь солому, чтобы побыстрее разогреть для солдат завтрак. Но Семушкин закурил и, махнув рукой, сказал с сумрачным видом, что с завтраком не надо торопиться, да и печь тоже едва ли стоит растапливать. Времени уже нет, сейчас фрицы подбросят такого огонька, что всем тут жарко станет.

— Я был за селом, — сказал другой солдат, постарше, — нас уже окружают. Сперва разведка их появилась на конях. Потом подъехали два бронетранспортера с солдатами. А потом еще два. По всему полю растягиваются в цепочку…

Невдалеке грохнул разрыв.

— Пристрелялись, сволочи, — покачал головой Семушкин. — Ты бы, мать, ушла отсюда с дитем. Там ваши в колхозном погребе прячутся. Я видел…

— А вы как же? — ужаснулась мать.

— Нам конец, — сипло сказал тот, который был постарше, и начал протирать затвор винтовки, будто готовился уже сейчас, прямо из хаты, бить по фашистам.