Каждая минута жизни

— С точки зрения элементарной логики дважды два — действительно четыре, — усмехнулся Сиволап. — Но если говорить о логике, так сказать, диалектической, то такая арифметика может обернуться другим результатом. А впрочем, — он улыбнулся, давая понять, что времени для праздных разговоров нет, — давайте поговорим основательно. Прошу, товарищи, садитесь.

Столешница была холодна. В ее темной полировке отражались беспокойные листья каштана. Заремба сел подальше, в углу. Ему было неловко. Говорить в парткоме в таком тесном кругу еще не приходилось.

Но Сиволап выдвинул стул возле себя, кивнул Зарембе.

— Прошу поближе, Максим Петрович, — произнес он по-деловому, торопливо. — Нам понадобится твой совет.

— Да какой совет? — прервал секретаря Гуляровский, будто уязвленный тем, что обращение за советом последовало не в его сторону. — Абсурд и не более.

— Арнольд Осипович, к чему поспешные выводы? — слегка урезонил его Сиволап, и хотя на его озабоченном лице снова проступила терпеливая, успокаивающая улыбка, как показалось Зарембе, он готов был взорваться.

Дело оказалось не из легких. Это был своего рода международный заказ. Правда, шел он через союзное министерство в виде консультации, запроса, даже просьбы, но чувствовалось: в Москве ожидали положительного ответа. Там хотели знать, способен ли коллектив выполнить важное сверхплановое задание — сделать шесть каландров — аппаратов, на которых изготовляются покрышки для автомашин, шесть мощных агрегатов на экспорт. Объем работ был значительным, Заремба уловил это сразу. Все перестроить, все передумать, переосмыслить. Это значит — звонки к смежникам в Казань, в Полтаву. И, естественно, новая масса «авариек» для механических цехов, в первую очередь для тридцатого. Именно «авариек». Ибо в механических графики уже утверждены, и детали оттуда идут прямо на сборку.

У Зарембы сжалось сердце. Он понимал: сейчас Сиволап спросит у него, и он должен будет отвечать не только за себя, ему придется говорить от имени тех хлопцев и девчат, которые сегодня ночью стояли у станков. Значит, снова сверхусилия, разорвись, а сделай, отбрось всякие жалобы, не обращай внимания на усталость Тамары Кравчук, не слушай колкостей всегда осторожного в выражениях Яниса Звайзгне. Нет, пусть считают его, Зарембу, кем угодно, но это чересчур. Есть же предел человеческому терпению.

— Я тоже против, — не ожидая вопроса, сказал Заремба и, боясь встретиться со взглядом Сиволапа, опустил глаза.

Кушнир, довольный его решительностью, быстро закивал лобастой головой. Да, тридцатый не в состоянии сделать большего, чем может. Они фактически втянулись в беспрерывный трехсменный цикл. Люди раздражены. Фонд сверхурочной зарплаты исчерпан. Цех постоянно загружается единичными заказами. Девушки уходят. Текучесть сверх нормы — как будто кто-то нормировал текучесть, — и, вообще, может ли быть текучесть нормой?

Странный человек этот Кушнир, подумалось Зарембе. В кабинете у Костыри он запел бы другую песню. Рвал бы на себе рубашку: для завода хоть в воду! Живота не пощадим! Тут была хитрость. Пусть в парткоме знают, что Кушнира не так-то легко упросить. Разве что для великой цели, по особому государственному заказу. Но чтобы потом обязательно все это было отмечено в важных отчетных документах, на стендах, в фотографиях…

Кушнира поддержал и Гуляровский. Все его тучное крупное лицо было мокрым. Он вынул яркий клетчатый платок и промокнул пот на лбу, вытер шею, двойной подбородок.

— Министр прекрасно знает наши возможности, но хочет хорошо выглядеть на коллегии, — проворчал Гуляровский. — Политический заказ, а мы вроде бы в кусты… Демагогия! Вы же видите, Иван Фотиевич, что даже наш крупнейший механообрабатывающий — тридцатый — и тот не тянет. А кто же, кроме него, настругает нам начинку для всех этих сверхплановых каландров? Молчите? Вам просто нечего сказать.

Сиволап молчал. Лицо его было непроницаемо. Слушал, обдумывал ситуацию. Кажется, даже соглашался. Приглашая этих людей на беседу, он не сомневался, что все получится именно так. Глаза его словно еще больше углубились. До избрания в партком Иван Фотиевич был главным технологом завода, и уж кому-кому, а ему-то было ясно, что задание действительно почти невыполнимое. И дело, конечно, не в графиках, не в поставщиках, не в новой напряженке. Исчерпав человеческий ресурс. Принимай хоть сто решений, но если мускулы устали — рука не поднимет даже собственную тяжесть.