Каждая минута жизни

Не мог не откликнуться на ее просьбу, на ее полные страдальческой муки глаза. Он понимал, что без его помощи эта добрая женщина не выдержит, сломится. Домой, оправдываясь перед Антониной, приходил поздно, часто не ужинал. Днем — операции, больные, дежурства, вечерами — долгие часы у Марии Борисовны, ее красные от слез глаза, печальные чаепития в просторной комнате, где на стенах — россыпью — фотографии из Африки, Индонезии, Венесуэлы, Чили… Бунгало на толстенных сваях среди разбушевавшихся морских волн, скалистые обрывы Анд, индейские пироги где-то около берегов Огненной Земли, нью-йоркские небоскребы, силуэт какого-то старинного храма… И везде — веселое, приветливое лицо человека с замысловатой трубкой в зубах. Может, в последнюю трагическую минуту он держал эту свою необычную трубку, свой талисман…

Встречались в ее доме постоянно. Богуш чувствовал свою необходимость и был искренен, как помощник и советчик Крыловой. Но со временем, когда она постепенно успокоилась и вошла в обыденную колею жизни, сказал себе: «Не лезь в чужие дела. Твое уже отмололось».

А потом позвонила ему домой: «Антон Иванович, приехал из-за границы товарищ моего Олега, очень вас прошу, приходите».

Полноватый, с седыми висками дипломат рассказывал о последней встрече с Олегом Владимировичем. Крылов должен был лететь на международный конгресс в Манагуа или Сан-Доминго, готовился выступить с протестом против зверств чилийской хунты. Перед этим ему несколько раз звонили в гостиницу, угрожали, подбрасывали анонимки под дверь.

«Боинг-747» — надежная машина, в нем летели какие-то американские туристы, оркестровая группа из Европы, несколько француженок-монахинь. Открытие конгресса намечалось на понедельник, а в воскресенье вечером с борта самолета была получена последняя радиограмма: «В хвостовом отсеке начался пожар…»

Потом, за чаем, гость рассказывал о том, как нелегко живется там простым людям, каждый день какой-нибудь неприятный сюрприз, постоянные провокации. Западное полушарие вообще захлестнула волна насилия. Убийства, похищения людей, ограбления стали обычным явлением. Порой доходит до смешного. Одну известную парижскую труппу обокрали во время прощального концерта. Пока очаровательные французы раскланивались на сцене перед ревущим от восторга залом, воры полностью обчистили артистические гримуборные. Полицай-президенту столицы пришлось тут же, на сцене, извиняться перед уважаемыми гостями: мол, виноват архитектор, спроектировавший помещение театра очень неудачно: окна расположены столь низко, что, извините, полиция бессильна.

Антон Иванович видел тоскливые глаза Крыловой и думал о том, что в мире смешное всегда уживается с трагическим. Именно в этом самом городе Мария Борисовна, казалось, совсем еще недавно жила со своим мужем, и ей наверняка виделась сейчас сцена великолепного театра, смуглые дамы в партере, полицай-президент с орденскими колодками на груди, растерянные французские актеры… Антон Иванович понимающе кивал ей: такая уж у него была миссия — утешать.

Но видно, он и сам искал утешения, и его душа стремилась найти уютный уголок, чтобы было кому излить свое наболевшее, поделиться с кем-то своими горестями. Жена умерла давно, с сыном и невесткой — геологами — виделся крайне редко. А внучка Антонина все больше отдалялась от семейного гнезда: свои дела, газета, командировки, друзья…

От одиночества, служебной суеты и усталости он становился раздражительным и искал успокоения в доме Марии Борисовны. Знал, что не имеет права на ее откровенность. Фотографии мужественного, красивого мужчины с трубкой в зубах отбирали у него это право. Он избегал смотреть на них, однако его не оставляло ощущение того, что он совершает нечто противное своим убеждениям, ну, словно бы вкрался в доверие, и это в таком доме, перед такими фотографиями.

Прошло время, и душевная рана Марии Борисовны слегка затянулась. Ее избрали парторгом института, следом навалились дела, заботы. Институт выходил на новый рубеж. Однажды Богуш поделился с Крыловой своими раздумьями о будущем. Это была идея пересадок органов при любых уровнях несовместимости. Нужна была качественно новая, эффективная сыворотка. Карнаухов в своей лаборатории уже ломал над ней голову, и дело, судя по всему, довольно быстро продвигалось вперед. Новые идеи стали обрастать плотью, уже начали поговаривать о гетеротрансплантации — пересадке органов животных, уже появились интервью в газетах — институт Рубанчука на пороге мирового открытия! Богуш был близок к осуществлению своей мечты.

Все это он выкладывал перед Марией Борисовной. Обсуждали в деталях, обдумывали, взвешивали.