Каждому свое

— Итак, начнем с наружного наблюдения. Филеры — как их раньше называли, которые за тобой работали, — тончайшие психологи. Если ты попадаешь в их поле зрения, они тут же присваивают тебе псевдоним, который не только достаточно точно определяет внешность, но и твою сущность. Немецкие филеры делают то же самое, только на немецком языке. Посмотрим, что произошло у нас. Вот три разведчика работали за тобой и, не сговариваясь, дали тебе три псевдонима.

— Интересно! — Северов даже привстал со стула.

— Пожалуйста: «Аспирант», «Холостяк», «Интеллигент». Вот так ты выглядишь со стороны.

Северов неопределенно пожал плечами.

— А вот оценки твоего усердия за период учебы в Центре: физическая подготовка — 5, стрельба — 5, конспирация — 5, работа «на ключе» — 4. Радисты отмечают: мог бы работать на «пять», но не щадишь рабочей руки, упражняешься на турнике, что губительно сказывается на эластичности кисти.

Оценки Северов выслушал, уныло уставившись в пол.

— Что загрустил? Не доволен оценками?

— Дело в том, что в немецкой школе, которую я окончил, оценки отсчитывались наоборот.

— Как же?

— Единица — высший бал, пятерка — очень плохо, а шестерка, — по-нашему, кол. И я подумал, насколько все в жизни условно.

Григорий внимательно посмотрел на собеседника.

— Скажи, ты в юности стихов не писал?

— Нет, у меня были другие недостатки. — Генрих помолчал, а затем резко сменил тему: — Если результат учебы в целом положительный, то хотя бы один выходной день за весь период подготовки мне положен?

— Естественно.

— Тогда я мечтал бы напоследок провести его в светском обществе и, конечно, в светской обстановке. Выехал бы в город, скажем, с нашей хозяйкой Верочкой, посетил бы какие-нибудь еще функционирующие культурные заведения.

— Здоровое желание, полностью поддерживаю.

Григорий, несомненно, рассчитывал на более сложный запрос, а потому с легкой просьбой поспешно согласился.

Глава вторая

Даже неискушенному в делах мирских человеку было ясно, что природа эту войну не одобряет. Суровая зима начала сорок второго года честно поработала на Россию. Подойдя вплотную к Москве в конце 1941 года, немецкие войска вляпались в лютую зиму с холодами, которых Россия не знала уже много лет. Не дотянув совсем немного до теплых московских квартир, немцы застряли в суровом морозном Подмосковье. Все, что двигалось, застыло, включая людей.

Северову повезло: крытый грузовик, доставлявший хлеб из пекарни прямо на передовую, на обратном пути в Москву среагировал на его вытянутую руку. Генрих легко поднялся в кабину.

Водитель, мужчина преклонного возраста, с седой головой и тяжелыми натруженными руками, лежавшими на руле, попытался взглядом оценить пассажира. Не найдя в нем ничего примечательного, попробовал включить первую скорость. Раздался возмущенный рокот всех находившихся в коробке скоростей шестеренок, после чего машина дважды нервно дернулась.

По мере приближения к Москве появились люди, двигавшиеся вдоль шоссе. Когда въехали в город, шофер взглянул на пассажира: молодой человек не в военной форме вызывал в те времена у всех целую гамму чувств — от подозрения до презрения.

— Что, по броне живешь? — глядя на дорогу, как бы невзначай поинтересовался водитель.

— Да нет, медкомиссию проходить еду. В авиацию забирают.

— Это хорошо. Может, Москву прикроешь с воздуха, а то летают над городом ночью, швыряют бомбы куда попало. Вот вчера прямо на шоссе две сбросили. Сегодня, правда, воронки уже засыпали песком. Но кому это надо?

Причинно-следственная связь недовольства водителя осталась для Северова неясной. Его возмущала неточность бомбометания немцев, как будто обратное его могло устроить больше. Пока Генрих выстраивал логическую цепочку мышления пожилого человека, они миновали конечную остановку трамвая. Водитель поймал его взгляд и решил поведать будущему защитнику неба столицы свои соображения.

— Подвезу тебя поближе к центру, а оттуда переулками прямо на хлебозавод проеду, — объяснил он почему-то извиняющимся тоном свою добрую услугу В конце второго квартала машина так резко затормозила, что, не упрись Северов обеими ногами в пол, наверняка вышиб бы головой лобовое стекло. Впереди на дороге зияла глубокая яма от разорвавшейся бомбы. Около нее стояли подростки и внимательно рассматривали дно воронки, быстро наполнявшейся водой. Больше ничего там разглядеть было нельзя, и тем не менее каждый прохожий считал своим долгом посмотреть в разверзшееся чрево. Никакого ограждения не было. Вместо него — две доски, вбитые в землю.

— Черт знает, что творят, — возмущался какой-то приезжий, скорее всего из подмосковной деревни.

— Позавчера в Москву-реку две штуки зашвырнули!

— Видать, спьяну, не по делу бросают, — не уставал возмущаться приезжий.

То, что все беды от водки, русский человек точно знал всегда, а потому и отказываться от нее был не намерен.

— Слава Богу, что так, — непонятно за кого вступился подошедший мужик. — Ведь если бы в дом, сколько народу покалечило бы!

— Это верно, но реку-то что бомбить? Вода — она и есть вода.