Каждому своё

До самого выхода Антон просидел возле трупа дочурки, не проронив ни слова. Он не притронулся к еде и проигнорировал флягу с водой, которую Дилара попыталась поднести к его губам. Давиду действительно стало лучше, он выспался и выглядел нормально, необходимость заботы о ребёнке вывела из ступора жену, но сам Овечкин зашевелился только тогда, когда все начали собираться в путь. Он взял протянутые Порфирьевым капсулу антирада и гермошлем, принял препарат и загерметизировался. Затем поднял сверток с телом Амины и покинул палатку. Пока военные сворачивали базу, он отошёл от всех на несколько шагов и руками разрыл в заснеженных грязью обломках небольшую ямку. Овечкин осторожно уложил туда детский трупик и принялся закладывать его обломками. Сложив подобие надгробия, он попытался сделать погребальный крест, но не смог найти ничего подходящего. Пришлось оставить всё так, как есть, и несколько минут Антон стоял перед холмиком, глядя, как нехитрую могилку засыпает грязно-серыми хлопьями снегопада.

Потом за ним явился Порфирьев и отвел к остальным. Амбал поставил Антона возле жены и велел беречь аккумуляторы, заряд которых опустился ниже половины ёмкости. К тому времени база была свернута, оборудование и припасы распределены между людьми, и Антон увидел валяющуюся на месте бывшей стоянки пару штурмовых комплектов. Он огляделся и понял, что из шести комплектов военные взяли с собой только четыре, видимо, старались экономить оставшийся запас энергии. Без усилителей конечностей тащить по бездорожью двухсоткилограммовый ящик со спецпалаткой будет невозможно.

Идти было трудно. Грязный снегопад не прекращался, и всё вокруг было засыпано толстым слоем серо-бурой грязи, ветер то налетал, то сменялся штилем, то вновь бил в грудь свирепыми порывами. Доходящие до середины голени сугробы скрывали обломки и рытвины, видимость не превышала трёх шагов, термометр показывал минус пятнадцать. Те, у кого не было скафандров, начали мёрзнуть и старались идти быстрее, чтобы согревать себя движением. Маленький Давид не успевал за ними, и Антон усадил сына себе на плечи. Из-за этого Овечкин быстро выдохся, а оставшийся без двигательной активности Давид стал замерзать, и ему приходилось периодически идти самостоятельно, и скорость отряда падала. В эфир сразу же выходил Порфирьев, сообщая, что при такой скорости отряд не сможет достичь складов «Росрезерва» за два перехода, и все ускорялись, сипя хриплым дыханием.

Жажда выжить гнала людей вперёд, и за семь часов привал был объявлен лишь однажды, когда отыскивающий дорогу Порфирьев сообщил в эфире, что ему нужно несколько минут, чтобы найди обход вокруг встретившейся на пути массивной груды обломков. За весь путь Овечкин ни разу не увидел ничего, что могло бы напоминать дома или строения, вокруг простиралась всё та же засыпанная снежной грязью свалка, лишь её высота с нескольких метров упала до нескольких десятков сантиметров. По торчащим из грязно-бурого снега обугленным древесным обломкам и выкорчеванным обгорелым пням можно было сделать вывод, что раньше на этом месте был лес, если только всё это не принесло взрывными волнами и ураганами откуда-то ещё.

К утру впившаяся в каждую клетку тела усталость выдавила из сознания все мысли, и Антон уже не думал ни об умершей дочурке, ни о собственных шансах. Он просто пробирался куда-то сквозь грязную снего-пылевую взвесь, поддерживая за руку жену и тяжело дыша, и не сводил глаз либо с сына, которого нёс на себе то один, то другой член отряда, либо с ползущей под ногами тропы. Как Порфирьев бессменно идёт впереди всех и пробивает дорогу, было непонятно, да и безразлично. Надо идти, пока есть куда, и дышать, пока пылающие огнём легкие ещё могут делать вдох. Семь часов пути слились в одну нескончаемую молчаливую пытку, и Овечкин не сразу понял, что остановившийся отряд слишком долго не продолжает движения. Оказалось, что время уже почти десять, незначительное просветление вокруг является дневным светом, действие антирада близко к завершению, и военные разворачивают базу.

День восьмой