Каждый час ранит, последний убивает

Софоклу только что исполнилось одиннадцать лет. Ему повезло – он застал Лану.

Габриэль не хотел думать о дне, когда Софокла не станет. О дне, когда это ничем не обоснованное восхищение и эта безграничная любовь уйдут в небытие.

Но ведь смерть была частью жизни. Особенно жизни Габриэля. Смерть была его тенью, его двойником. Она ходила за ним по пятам, сопровождала каждое его движение.

Смерть была его роком.

Его проклятьем.

6

– А я скоро пойду в школу?

Тама наконец осмеливается задать этот вопрос, который вот уже несколько недель постоянно крутится у нее в голове. Сефана ошарашенно смотрит на нее, как будто ей только что сообщили, что пришельцы захватили Париж. Потом снова сосредотачивается на своем маникюре, не считая даже нужным отвечать.

– Так скоро? – повторяет Тама.

– Ты слишком тупая! – вздыхает Сефана. – Ты им в школе не нужна. Иди лучше работай.

Тама возвращается в кухню. Вечером Шарандоны ждут гостей. Важных гостей. Так что нужно готовить на десятерых.

До их прихода Сефана закроет Таму в постирочной, чтобы девочку никто не увидел. Она сама будет подавать блюда на стол и гордо расхаживать между гостями, бахвалясь, что приготовила все сама. Ей наговорят комплиментов, скажут, какая она великолепная хозяйка.

Тама берет средство для мытья посуды и поднимает крышку кокотницы. Она поливает фрикасе ягненка чистящим средством, тщательно перемешивает и сразу же возвращает крышку на место. Затем она готовит закуску – великолепный салат, в который добавляет секретный ингредиент.

Целую баночку перца.

* * *

Из постирочной я слышу, как гости расходятся.

Из своей каморки я слышу все или почти все. Все, что происходит в кухне и в столовой. Так что я знаю, что месье Шарандону пришлось заказывать пиццу, после того как они попробовали мой салат и мое фрикасе!

Да, кстати, мне жаль, что ягненок умер просто так. Что он закончит жизнь в мусорном ведре. Но что такое желудки Шарандонов, если не мусорные ведра?

Это бедное животное в общем похоже на меня. Я тоже родилась просто так. Чтобы закончить жизнь в мусорном ведре.

Зажигается свет, и дверь моей клетки открывается. Я думала, это Сефана, но на пороге стоит ее муж.

– Иди сюда!

Я знаю, что меня накажут. Наверное, заставят спать в гараже. Ничего, переживу.

Он хватает меня за руку и тащит в кухню. Сефана смотрит на происходящее, у нее на лице застыла ярость.

– Ты что натворила? – кидает мне Шарандон. – Сегодня у нас были мой директор и коллеги с работы! Что они обо мне подумают?

Что ты полный дурак, Тьерри Шарандон! – первое, что приходит мне в голову. Но я проглатываю слова и стираю с губ улыбку.

– Эта дрянь специально так сделала, – говорит Сефана. – Чтобы нас на посмешище перед друзьями выставить!

Шарандон с силой встряхивает меня, как будто собирается оторвать руку.

– Я отобью у тебя желание смеяться надо мной! – орет он.

Мне страшно, но я ни о чем не жалею. Он хватает меня за волосы и тащит к плите. Зажигает самую большую конфорку, ждет, пока та нагреется. Потом берет мою правую ладонь и прижимает ее к конфорке.

Ужасная, чудовищная боль. Ее не описать словами.

К горлу подкатывает тошнота, крутит живот, дыхание прерывается. Я пытаюсь высвободиться, ору от боли. Но вырваться из рук мучителя невозможно. Я кручусь во все стороны, задыхаюсь от собственного крика.

Наконец Шарандон отпускает меня и толкает к столу. Усаживает на стул, не дает встать, удерживая за плечи. Мои страдания невыносимы, кожа на ладони полопалась.

– Мне кажется, она голодна! – говорит он жене.

Пока Шарандон удерживает меня на месте, Сефана заставляет меня проглотить десяток столовых ложек фрикасе.

Я задыхаюсь. Плачу. Умираю.

Чтобы меня не стошнило, Шарандон закрывает мне рот своей грязной рукой.

– Все ясно, сучка? – изрыгает он. – Еще раз сделаешь, в огонь мордой ткну!

Он него несет вином, глаза налились кровью.

– Проси прощения! – добивает меня Сефана. – Сейчас же!

Шарандон убирает руку, я дрожу всем телом.

– Давай, проси прощения! – повторяет Сефана.

– Простите! Простите! Простите…

7

Мама садилась рядом со мной, брала меня за руку и просила закрыть глаза. И ее обволакивающий голос нежно баюкал меня, унося в страну сновидений.

Ох, дожди, дожди, дожди,
Деточки крестьянские,
Ох, папаша Бузекри,
Хлеба испеки… И пораньше испеки
Моих деток накорми.

Тогда меня еще не звали Тамой.

Я ничего не знала о жизни.

Я рисую папу,
Я рисую маму
Разными мелками,
Разными мелками.

Я рисую знамя
Высоко на скалах,
Я художник, ах-ах,
Я художник, ах.

Тогда я засыпала с улыбкой.

Наверное, потому, что ничего не знала о жизни.

8

Вторая ночь около нее.

Около этой девушки, которая боролась за собственную жизнь. Иногда она на несколько секунд открывала глаза, и ее полный ужаса взгляд встречался с его взглядом. Потом ее веки опускались, и она снова погружалась в забытье.