Каждый день как последний

Кен не стал проходить в комнату. Квартира была маленькой и из прихожей просматривалась целиком.

Егор сидел на стуле, свесившись всем телом вперед. Держался на нем только благодаря сцепленным наручниками рукам. Кровь, брызнувшая из раны на шее, заляпала ворот свитера, но в основном вылилась на пол.

— Ты видишь это? — спросил Паша, указав на живот покойника. Свитер был разрезан от горла донизу. Под ним ничего — ни майки, ни футболки, голое тело. И на нем вырезан знак…

— Не пойму, что там, — присмотревшись, пробормотал Кен. — Но вроде не то, что в прошлый раз.

— Тот символ мы с Наташей расшифровали. Он означает, что Егор пролил чью-то кровь и получит за это по заслугам. То есть умрет. И вот он умер!

— Тогда что у него на животе?

— Круг, в который заключена перевернутая буква «Т».

— Хм… А что это значит?

Паша пожал плечами. А Кен, заметив в углу комнаты разбитый телефон, сказал:

— А вот и сотовый Егора.

— Он пытался позвать на помощь… Звонил мне… А я… я спал! — И шарахнул кулаком по стене.

— Сынки, вы чего тут? — послышался испуганный голос старухи-соседки.

— Бабуль, не входи сюда! — Кен попытался преградить ей путь, но она оказалась очень проворной. Поднырнув под его руку, скользнула в квартиру.

— Свят, свят! — прошептала она и истово закрестилась. — Что ж творится-то?

— Пойдемте отсюда! — Паша взял бабулю под руку и хотел вывести ее, но она уперлась. — А это что такое? — И ткнула в скульптуру, стоящую на столе. Она была не закончена. Или же у Егора был такой, чуть грубоватый, «шероховатый» стиль.

— Это «Обитель зла», — ответил ей Паша. — Последнее творение Егора.

— «Обитель зла» — это фильм, — проявила чудеса осведомленности бабка. И поразила мужчин своим самообладанием, граничащим с полным равнодушием к чужой смерти. — А тут какое-то уродство. Не поймешь, человек, животное или вообще кусок скалы.

— Таков замысел автора.

— У Родена замыслы, а у современных художников дурь одна! Вот зачем, спрашивается, в этом куске глины нож торчит?

Паша, заметивший его только сейчас, со значением посмотрел на Кена. Он кивнул. Нож был похож на тот, которым убили Георгия. Только ручка в виде разъяренного быка. Следствие уже пыталось установить, откуда и в какие магазины подобные ножи поставлялись.

— Пойду я, — заторопилась вдруг старуха. — Дела у меня…

— Бабуль, никому пока ни слова, хорошо? А то набегут зеваки, улики затопчут.

— Соображаю, — фыркнула та. И стремительно покинула квартиру.

Кен с Пашей следом. В подъезде они сели на ступеньки и закурили — Кен по дороге купил еще одну пачку сигарет.

Глава 7

Она постучала в дверь.

Сначала негромко, робко, затем настойчивее. И, наконец, так напористо, что костяшку указательного пальца заломило от боли…

Тра-та-та-та! Открывай, я все равно не уйду!

За дверью послышались шаги.

— Кто там еще? — Голос был нервный и очень усталый.

— Это я, Дина…

Дверь тут же распахнулась.

Паша выглядел изможденным. И дело не в том, что у него на лице вдруг обозначились морщины или мешки под глазами набрякли. Просто взгляд такой был… Свинцовый, что ли? Серые тусклые глаза, ничего не выражающие. И это у Паши, у которого они могли сверкать. Но даже не это главное… Заглянешь в них, и точно на дно идешь. Как будто гиря к ногам привязана…

Свинцовая.

— Привет, — поздоровалась с ним Дина.

— Здравствуй, — прошелестел он. Даже голос изменился. Стал слабым, сиплым.

— Могу войти?

— Конечно.

Паша посторонился, впуская гостью. Он был одет в джинсы штаны и майку. Штаны держались на бедрах и свисали, закрывая тапки. А вот майка сидела как влитая. Белоснежная, с небольшим логотипом на груди. Плечи Паши на ее фоне казались очень загорелыми. Дина залюбовалась кулоном, болтающимся на грубой серебряной цепочке. Квадрат, а внутри какой-то символ. Вроде простенько, а смотрится отлично. И очень идет к брутальному Пашиному образу…

Вот только у Дины возникло чувство, что где-то она этот символ видела.

Или он просто похож на какой-то другой?

— Хочешь выпить? — спросил Паша.

— Нет, спасибо.

— Пожалуйста, составь мне компанию.

Дина увидела на столике у зеркала бутылку джина. К нему она питала стойкое отвращение с тех пор, как в студенческие годы отравилась паленым «Гордонсом».

— А ничего другого нет?

— Чего бы ты хотела?

— Вина, возможно.

— Мартини подойдет?

— Вполне.

— У меня тут бутылка завалялась… — Он открыл чемодан и начал в нем шарить. — Купил в дьюти-фри, когда улетал из Скопье.

— Откуда?

— Это столица Македонии. — Отыскав бутылку, Паша достал ее. — Только льда у меня нет. Но ничего, сейчас попросим.

— Не стоит. Я не люблю холодный вермут.

— Как так?

— Знаю, это извращение, — улыбнулась Дина. — Но я даже иногда мартини в чай добавляю, как кто-то коньяк. Мне нравится теплый вермут или чай, отдающий им.

— Может, тебе тогда кипяточку? — усмехнулся Паша. — Могу организовать.

Она покачала головой. Павел налил мартини в стакан и протянул ей. Дина хотела чокнуться, но он сказал:

— За упокой, не чокаясь.

И выпил залпом свой джин. Дина же только пригубила вермут.

— Ты ведь в курсе, да? — спросил Паша, взяв с тарелки, что стояла на тумбочке, кусок сыра. Он был порезан грубо, впопыхах.