Каждый день - падающее дерево

Пожалуй, самое помпезное ребячество, какое порождал человеческий ум. Но оно вовсе не легкомысленно. Крутые подъемы, спуски, принуждающие к галопу, и недостойные мостки, безусловно, неприятны, но экзотический Сад с его Caput Medusae?[30], Agave ferox[31], остриями, пиками, иглами и крюками, с его скрытными, излишне замысловатыми лестницами, на которых скользит кожа подошв, - этот Сад глубоко преступен. Столь же пагубное, жестокое и жутко непристойное Казино отбросило всякий инфантилизм. Его ядовитые чары приобретают мифологические масштабы; будто влагалище некоей исполинской Медеи, первозданной шлюхи, оно приотворяется под натиском Левиафана в тот самый миг, когда совершается акт — в торжествующей эрекции порфирных колонн, столь плотных, что кажется, будто они вот-вот треснут, и в позолоте, отраженной в глубине зеркал, где взрывается бескрайняя галактика люстр, где одновременная эякуляция мириад пальм устремляется, насколько хватает глаз, в своей вечной пульсации к обнаженным фигурам на потолке. Избыточные сфинктеры скамеек блестят жиром и морщатся вкруг перегноя жардиньерок, полных семян; титанические роды совершаются на устах обивок, намек гнездится в синусе каждой кривой, в завитке гипсового украшения, раздувшегося от зародышей, и в дряблом углублении листьев аканта. Пустынны туалеты - подземный лабиринт, уборные и места для испражнения, да еще зеркала, дворец, вторящий эхом моим шагам. Этот Аид украшен рамками, портиками, медными безделушками; дощечками и перилами, акажу и хрустальными защелками, каждая грань которых хранит один из элементов головоломки. Все сверкает, но стоит провести пальцем по стенам, и он останется сальным, словно от плохо вымытой посуды, оденется пленкой времен Эдуарда VII, жирным слоем конденсированных испарений, дыханий и тайно осевшего пара. О, Леди, подозрительные Леди, пышущие своей плотной и нечистоплотной женственностью, именно здесь подбирала платье Прекрасная Отеро, сюда она клала свою широкую задницу, окруженную возвышенной майоликой, растительными фризами: ветками колючего кустарника, отягченного одновременно листьями, цветами и плодами, вязью, в которой сияет отблеск электрической лампочки; корой цвета крови и иссиня-черными тутовыми ягодами, изображенными в виде барельефа. Тутовая ягода, клеточная morula с привкусом малины, уже сложная, тревожащая, роковое дробление, воссоединение бластомеров, — наверняка, недозволенных, противозаконных, нежелательных, — угрожающее memento, которое тутошняя стена, украшенная тутовыми ягодами, произносит для такой машины, как Прекрасная Отеро, для мяса, беспрестанно подвергающегося угрозе оплодотворения, но все же не разгадывающего смысл послания. Каролина Отеро, с бархатным белым грибом цвета мадеры на голове, переплетенной талией и могучей грудью, говорят, грушевидной формы; подмышками с бородкой из мокрых водорослей; темными и блестящими, как тутовая ягода, глазами; the Suicidal Siren[32], в облегающей одежде и напудренная, к тому же располагающая примерно тридцатью пятью тысячами яйцеклеток, приютившихся в ее яичниках, хотя за всю ее жизнь изверглось не больше четырехсот, — Каролина Отеро ловко заменяет изящную губку с тонким кружевом, хрупкий залог своей безопасности. Но глубоко в душе скрыт страх — призрак акушерки или какой-нибудь торговки лекарственными травами, похожей на ту, из-за которой аббат М. однажды впадет в плотский грех, неотвязная мысль об эпилоге и результате, — почти конечном, — сводящемся к останкам в эмалированном тазу. Ведь этому концу века, хрустящему, щекотливому, кокетливому, шелковистому в своих подметающих пол платьях из плиссированной тафты, в своем батисте, в дрожащих, будто актинии, боа, в своих шубах и палантинах из меха выдры, в своей бахроме, длинных волнах крепа, просвечивающем бурлении шифона и трепетной пене над блестящим шевро ботиков, да и во всем великолепии экипажей и конской сбруи, маркетри, стекол, лака и хрусталя, — всему этому изобилию, всей этой красоте сопутствует запашок формалина и мочи, все это погружено в зловоние нижнего белья в пунцовых пятнах, чернеющих по краям, в затхлый смрад мясной лавки или, возможно, тех растений, что гниют в стоячей воде болот. Прекрасная Отеро хватает предмет двумя пальцами и отдает его горничной, — стыдливость здесь неуместна, — которая опускает его в тазик за ширмой с ирисами: вода краснеет, приобретая винный цвет. Мир праху Прекрасной Отеро. Смерть совершает необычную переоценку. Елизаветинские девицы легкого поведения носили перстни с адамовой головой, дабы в миг возбуждения Приап и череп соединялись в едином образе.

А пальмы? Ни разу не видела, чтобы их разбивала молния. Погибают ли они от пилы?.. Каждый день — падающее дерево, но каждая секунда — поваленный тайный лес.

Естественно, Ницца. Милая и коварная граница, тупиковый сад какой-нибудь Цирцеи с убогим воображением. Чары и безумства ка-кой-нибудь Прекрасной Отеро, которая умерла здесь, побежденная, обнищавшая.