Каждый охотник (сборник)

Николай пришел к институту через неделю, когда бесплодное ожидание неведомо чего стало невыносимым, а пустота в чреслах, которые он ежевечернее истязал, закрывая глаза и вспоминая ее тело, свела с ума. Она стояла вместе с подружками на углу главного корпуса. Он подошел, окликнул ее с пяти шагов.

– Даша.

И еще раз.

– Даша.

Обернулась подружка, недоуменно нахмурилась, толкнула ее:

– Никак тебя? Ты теперь Даша? Это что за чучело?

– Это? – она прищурилась, лениво отмахнулась.

– Даша, – повторил он.

Она поморщилась, шагнула к нему навстречу, прошипела чуть слышно:

– Ты, урод, вали отсюда!

– Вадик! – раздраженно заорала подружка.

– Ну? – детина под два метра ростом отделился от компании, стоявшей неподалеку. – Чего хочешь?

Холодком пробежало по коже. Стальное кольцо стиснуло затылок. Губы высохли. Разожглось в груди. Руки скрючило спазмом. Взглянул на Дашу, мелькнуло что-то в ее глазах или показалось? Поднял глаза на Вадика-добровольца. Свалить – нечего делать. Вырвать кадык двумя пальцами из-под сытого подбородка. Ладно.

– Ничего.

Развернулся, пошел, не торопясь, сунув руки в карманы китайской куртки. Только дома заметил, что оторвал их до половины.

Он дождался ее в начале февраля. Видел и раньше, но то не одна шла, то слишком рано. Окоченел на морозе, хотел уже домой идти. Она появилась за полночь. Едва переставляла ноги, худенький паренек, сам далеко не трезвый, с трудом тащил ее. Николай подскочил сзади, оглушил его подвернувшейся льдышкой, спихнул с высокого берега под откос, подхватил ее, ничего не соображающую и повел в темноту. Вытащил из кармана бутылку водки, влил половину в приоткрытый рот, встряхнул, чтобы не захлебнулась, хлопая ничего не понимающими глазами, понес. Дотащил до того самого места, толкнул в сугроб, махнул ногой, присыпая снегом, побежал домой, на ходу проглотил остатки водки, а дома опрокинул в себя еще одну бутылку, пока кухня вместе с пустым диваном не поплыла в сторону и не закрутилась, сливаясь в размытую карусель.

Через неделю приехала бригада электриков и после долгих мучений половину фонарей на Заречной оживила. Но зима уже близилась к концу, поэтому освещению не обрадовалась, стыдясь заплеванного и изгаженного снега. Бабки судачили на автобусной остановке, что надо было человека убить или в снегу спьяну замерзнуть, чтобы власти за освещение взялись. Николай добрел до дома, сбросил ватник, поужинал, переоделся в новое, открыл сундук и, переворачивая старые альбомы, какие-то стоптанные туфли и затхлые коврики, выудил ружье. Спилил ножовкой стволы, зарядил, сунул под куртку за пояс и пошел в город. Включил на мосту фонарик и бросил в черную воду, надеясь разглядеть со дна отсвет. Не получилось. Свернул к общежитию и долго бродил вокруг, стараясь держаться в тени ожидающих весну кустов. Наконец через освещенные окна столовой заметил паренька с перевязанной головой, остановился и дождался ее с парой подружек. Она прихрамывала, но шла улыбаясь. Сунула руку под свитер, поправила лямку лифчика, что-то сказала, сморщила нос, чихнула, потерла глаза, достала пачку сигарет, заговорщицки оглянулась… Николай смотрел на нее, вспоминал ее голос, тело, грудь, мягкость лона, податливость спины и жадность рук и думал, что все самое лучше в его жизни уже было. Он смотрел на нее, беспричинно улыбался и беспрерывно шептал:

– Господи, хорошо. Как же хорошо! Хорошо-то как!

Потом достал из-под полы обрез, вставил его в рот и выстрелил сразу из двух стволов.

2004 год

Чушь