Каждый твой вздох

– Вот уж нет! – рассерженно бросила Холли. – Она встретила Митчела Уайатта в ресторане и случайно плеснула ему на рубашку «Кровавой Мэри». Потом оказалось, он знал, что она подружка Эвана, но притворился, будто ему ничего не известно…

– Какая печальная история, – искренне вздохнул отец Донован час спустя, после того как Холли, не выдержав, выложила ему все до мельчайших подробностей, закончив рассказом о столкновении Кейт с Уайаттом на благотворительном вечере в пользу детской больницы.

На столе между ними стояла уже вторая бутылка вина вместе с бумажной коробкой, из которой Холли время от времени вытягивала салфетку, чтобы промокнуть глаза.

– Так бы и придушила голыми руками! – яростно прошипела она.

– Я тоже! – объявил отец Донован.

Холли с искренним уважением уставилась на него:

– Правда?

– Это всего лишь оборот речи.

– Но что теперь делать? – спросила она, беспомощно протягивая ему руки. – Ей нужно управлять огромным рестораном, а рядом нет никого, кто бы о ней позаботился.

Отец Донован изумленно вскинул брови.

– У нее есть вы, Холли, – улыбнулся он. – Вы – человек храбрый, верный и сильный. И у нее есть я. Мы поможем ей пройти через это. А когда все будет сделано и сказано, у нее появится ребенок, которому она отдаст любовь и который отдаст свою любовь ей. А мы будем делить эту любовь с ней.

В дверях появилась сонная Кейт и, переведя взгляд с Холли на дядю, радостно улыбнулась:

– Привет, дядя Джейми.

Священник встал и, раскинув руки, нежно ответил:

– Здравствуй, Мэри Кейт!

Кейт бросилась в знакомые объятия.

Глава 40

В теплое июньское утро Кейт, находившаяся уже на четвертом месяце беременности, спешила на работу. Оказавшись под декоративными темно-красными маркизами витрин «Донована», она вдруг поймала в стекле собственное отражение и с мрачным интересом принялась на ходу изучать свой разительно изменившийся силуэт. Голова опущена, плечи сгорблены, словно ей приходилось прокладывать дорогу через спешившую на обед толпу. Волосы превратились в массу непокорных локонов, стянутых в хвост, потому что так меньше возни… и живот уже был заметен. Сын Митчела Уайатта объявлял о своем присутствии.

И словно всего этого было недостаточно – обнаружилось, что стекло, очевидно, давненько не мыли.

Она открыла тяжелую, обитую медью дубовую дверь, поискала взглядом метрдотеля, оценила общую обстановку и встревоженно посмотрела на часы. Одиннадцать пятнадцать. Четверть часа до того, как ресторан открывался на ленч. К этому времени столы давно должны быть накрыты белоснежными скатертями, на которых возвышались сверкающий хрусталь, фарфоровые блюда с золотой буквой «Д» в центре и изящные медные лампы. Проходя по залу в комнату для отдыха, Кейт насчитала десять столиков, которые еще не были накрыты, и заметила, что цветной темно-красный ковер не позаботились пропылесосить.

Вестибюль был отделен от столовой резной перегородкой красного дерева с панелями-витражами. Он занимал весь правый угол здания. Прикрытые жалюзи окна, по переднему фасаду и боковой стороне, выходили на улицу. Днем жалюзи оставляли открытыми, чтобы посетители могли любоваться уличными сценами. Когда же темнело, жалюзи закрывали, и ресторан превращался в уютное убежище, где рядом с небольшой танцевальной площадкой играл джазовый квартет.

Остальные две стены были заняты баром, стойкой в форме буквы «L», точной копией старой стойки, с темно-зелеными мраморными столешницами, медными подставками для ног и деревянным резным балдахином над табуретами, обтянутыми темно-красной кожей.

Косоугольного зеркала на двух задних стенках было почти не видно за ярусами хрустальных бокалов и знаменитой коллекцией спиртного, собранной со всего мира.

Прежний ирландский паб юности Кейт занимал примерно половину площади нынешнего вестибюля. Обычно при виде помещения ее охватывала ностальгия. Сейчас же она не испытала ничего, кроме раздражения, особенно когда узрела Фрэнка О’Халлорана, бегавшего с одного конца стойки на другой и расставлявшего блюдца с орехами и вазы с фруктами.

Обычно по будням бар обслуживали два бармена. По вечерам с понедельника по среду их количество увеличивалось до трех, а с четверга по субботу – до четырех.

– Привет, Фрэнк, – окликнула Кейт лысеющего бармена, который проработал в ресторане двадцать лет. – Кто сегодня в паре с тобой?

– Джимми, – безразлично буркнул он.

– Я думала, Джимми работает в вечернюю смену.

– Он поменялся с Питом Феллоузом.

– В таком случае где же Джимми?

– Не знаю, Мэри Кейт.

Распределение по сменам было обязанностью Луиса Келларда, как управляющего рестораном.

– Полагаю, Луис позаботится прислать тебе помощника, – бросила Кейт, поворачиваясь, чтобы уйти.

– Мэри Кейт, мне нужно кое-что тебе сказать.

Кейт снова повернулась. От его тона ей вдруг стало не по себе.

– Что? – тихо спросила она, подходя к нему. У бедняги на лбу от усилий даже пот выступил.

– Я увольняюсь.

Кейт тихо охнула при мысли о том, что еще одно знакомое лицо навсегда исчезнет из ее жизни.

– Ты заболел, Фрэнк?

Бармен вскинул голову и посмотрел ей прямо в глаза: