Каждый умирает в одиночку

ГЛАВА 30 Эмиль Боркхаузен и его сын

Да, Боркхаузен чувствовал себя весьма хорошо в аристократическом экспрессе, в благородном купе второго класса, среди офицеров, генералов и дам, от которых так замечательно пахло. Его ни мало не беспокоило, что сам он отнюдь не элегантен и не благоухает и что его спутники не подарили ему ни одного дружелюбного взгляда. Боркхаузен привык к тому, чтобы на него смотрели недружелюбно. Едва ли за всю его убогую жизнь у кого-нибудь из ближних нашелся для него хоть один приветливый взгляд.

Боркхаузен пил свое краткое счастье большими глотками, оно и было кратким, это счастье, — ибо продолжалось не до Мюнхена, и даже не до Лейпцига, как он сначала опасался, а всего лишь до Лихтерфельде; как выяснилось, этот поезд останавливался в Лихтерфельде. Тут-то и крылась ошибка в расчетах фрау Хете. Если вам предстоит получить деньги в Мюнхене, то вовсе не нужно ехать туда сейчас же. Это можно сделать и позднее, покончив сначала с самыми срочными делами в Берлине, А самым срочным делом было для Боркхаузена доложить Эшериху относительно Энно и забрать свои пятьсот марок. Да и вообще, может быть, совсем не нужно самому ехать в Мюнхен, достаточно написать на почту, чтобы деньги перевели в Берлин. Во всяком случае о немедленной поездке в Мюнхен не может быть и речи.

Итак, Эмиль Боркхаузен — не без легкого сожаления — вышел в Лихтерфельде. У него произошли короткие и оживленные дебаты с начальником станции, который все не мог понять, как это человек, едущий в Мюнхен, способен между Берлином и Лихтерфельде еще передумать. И вообще этот Боркхаузен показался ему в высшей степени подозрительным.

Однако Боркхаузен был непоколебим: — Да вы позвоните в гестапо и спросите комиссара Эшериха, увидите, правду я говорю или нет, господин начальник станции! Уж и сядете же вы в калошу! Я ведь еду по служебному делу!

В конце концов человек в красной фуражке, пожимая плечами, приказал выдать ему обратно деньги. Какое ему, в сущности, дело? В наши дни все возможно, могут же подобные сомнительные субъекты разъезжать по всей стране, выполняя задания гестапо! Тем хуже.

А Эмиль Боркхаузен, вернувшись, пустился на розыски своего сына.

Однако перед зоомагазином Хете Гэберле мальчишки не оказалось, хотя магазин был открыт и покупатели входили и выходили. Спрятавшись за столбом для афиш и не спуская глаз с двери магазина, Боркхаузен обдумывал, что же могло случиться. Или Куно-Дитер покинул свой пост оттого, что ему надоело? Или Энно ушел, может быть опять во «Второй заезд»? Или этот мозгляк совсем смылся отсюда, и она теперь одна орудует в магазине?

В ту минуту, когда Боркхаузен решал, не предстать ли ему еще раз с нахальным видом перед Гэберле, которую он так ловко надул, и потребовать у нее дополнительных сведений, мальчуган лет девяти, подбежав к нему, пропищал: — Послушайте-ка! Вы отец Куно?

— Я отец. А что такое?

— Дайте марку.

— Зачем это я должен дать тебе марку?

— А я скажу вам одну вещь!

Боркхаузен сделал быстрое движение, чтобы схватить мальчишку за шиворот: — Сначала товар, потом деньги! — сказал он.

Но тот, проскользнув у него под локтем, опередил его и крикнул: — А вот и не скажу! Можете свои деньги при себе оставить!

И он убежал к товарищам, игравшим на трамвайной линии прямо перед магазином.

Но туда Боркхаузен не мог за ним последовать, предпочитая не быть на виду. Он ругался и свистел, пытаясь вернуть сорванца и вместе с тем проклиная и мальчишку и свою неуместную бережливость. Однако мальчугана оказалось не так легко приманить; только спустя добрых четверть часа вынырнул он откуда-то, снова остановился на некотором расстоянии перед разозленным Боркхаузеном и дерзко возвестил: — А теперь это будет стоить две марки.

Боркхаузен охотнее всего бы сгреб парнишку и выдрал, но что тут поделаешь? Он был в руках у малыша, так как не мог за ним погнаться.

— Я дам тебе марку, — мрачно заявил он.

— Нет, две марки!

— Ну хорошо, получишь две!

Боркхаузен извлек из кармана пачку денег, отыскал среди них бумажку в две марки, сунул остальные обратно и протянул ее мальчишке.

Но тот покачал головой. — Знаю я вас, — сказал он. — Я у вас возьму деньги, а вы их тут же отнимите! Нет уж, положите их вон там на мостовую.

Мрачно, не говоря ни слова, Боркхаузен выполнил требование мальчика.

— Ну? — сказал он затем, снова выпрямившись и отступив на шаг.

Мальчуган медленно тянулся к бумажке, не спуская глаз с Боркхаузена. Когда он наклонился над деньгами, Боркхаузен с трудом поборол искушение схватить этого маленького негодяя и исколотить его. Он мог бы это сделать, но все же поборол искушение, ведь тогда он не получит никаких сведений, и малый поднимет такой крик, что сбежится вся улица.