Каждый умирает в одиночку

Боркхаузен без всяких отговорок пошел и вернулся с двумя бутылками водки; в полном согласии уселись они рядышком на белье и, потягивая из бутылок, принялись серьезно и во всех подробностях обсуждать положение.

— Знаешь что, Боркхаузен, со всем этим барахлом только проканителишься, а долго рассиживаться нам здесь тоже не к чему. Возьмем-ка по два чемодана на брата и смотаем удочки. Завтра вечером тоже, небось, ночь будет, так ведь?

— Факт — долго рассиживаться здесь не к чему, хотя бы из-за Перзике.

— А это кто такие?

— Да, так… есть тут такие… Но как подумать, что уйдешь с двумя чемоданами белья, а здесь оставишь чемодан с деньгами и драгоценностями, кажется, сам себе голову оторвать готов. Дай-ка я еще немного пошарю. За твое здоровье, Энно!

— За твое, Эмиль! Ну что ж, пошарь! Еще целая ночь впереди, а за освещение не нам платить. Только знаешь, что я тебя спрошу: куда ты свои чемоданы денешь?

— Как куда? Что ты хочешь сказать, Энно?

— Ну, куда ты их денешь? Домой?

— Куда же мне их, в бюро находок, что ли, нести? Ясно, домой, к Отти. А завтра с утра — на Мюнцштрассе, и там спущу, а то у меня ветер свистит в кармане.

Энно потер пробкой о горлышко бутылки. — Послушай-ка лучше, как наш соловей свистит! За твое здоровье, Эмиль! Если бы я был не я, а ты, я бы не так, как ты, поступил: домой, да еще к жене — зачем жене знать, когда ты и где подработаешь! Нет, если бы я был ты, я бы поступил так, как я, — сдал бы чемоданы в камеру хранения на Штеттинском вокзале, а квитанцию послал бы сам себе почтой, только до востребования. Тут уж ничего не найдешь и ничего не докажешь.

— Это ты неплохо придумал, Энно, — одобрил Боркхаузен. — А когда ты заберешь свое добро из камеры хранения?

— Ну, когда никакой опасности не будет, тогда заберу.

— А пока чем жить?

— Ну, я ж тебе говорил — пойду к Тутти. Если ей рассказать, какое я дело обстряпал, она меня как гостя примет.

— Факт! согласился Боркхаузен. — Ты на Штеттинский, а я на Ангальтский. Знаешь, не так заметно.

— Неплохо придумал, Эмиль, у тебя тоже котелок варит.

— От людей набираешься, — скромно заметил Боркхаузен. — Одного, другого послушаешь. Человек, как корова, всегда учится снова.

— Верно! Ну, за твое здоровье, Эмиль!

— За твое, Энно!

Они молча, любовно смотрели друг на друга и то и дело прикладывались к бутылке. Затем Боркхаузен сказал: — Энно, обернись, только это не к спеху, за тобой стоит приемник, по меньшей мере десятиламповый. Вот его бы я с удовольствием забрал.

— Ну и забирай, тащи его, Эмиль! Радио всегда пригодится и самому, и для продажи! Радио всегда пригодится!

— Так давай, посмотрим, нельзя ли засунуть его в чемодан, а вокруг белья напихаем.

— Ты сию минуту хочешь, или, может, сперва выпьем ещё разок?

— Разок выпьем, Энно, но только разок.

Итак, они выпили разок, потом другой, потом третий, а потом кое-как поднялись на ноги и начали с трудом засовывать большой десятиламповый радиоприемник в чемодан, в который он никак не мог уместиться. После нескольких минут усиленной работы Энно сказал: — Не лезет и не лезет, хоть ты что. А ну его к шуту, старого чорта, забирай лучше чемодан с платьем.

— Отти у меня очень радио любит!

— Нечего твоей старухе об этом деле рассказывать. Что ты, Эмиль, очумел?

— А ты со своей Тутти? Да вы оба очумели! Где она, твоя Тутти?

— Да говорю тебе — свистит, свистит соловьем! — и он снова потер влажной пробкой о горлышко бутылки. — Выпьем еще по одной.

— За твое здоровье, Энно!

— А радио я все-таки заберу, — продолжал Боркхаузен. — Если этот старый чорт в чемодан не полезет, я повешу его себе на шею. По крайней мере, руки не будут заняты.

— И то дело! Ну, давай укладываться!

— Давай. Пора!

Но они не двигаются с места и, тупо ухмыляясь, пялят глаза друг на друга.

— Как подумаешь, — опять начинает Боркхаузен, — чем не жизнь! Столько хороших вещей, и мы можем взять, что угодно, да еще доброе дело сделаем, если отберем у старой жидовки все, что она нахапала…

— Верно, Эмиль, доброе дело сделаем, службу немецкому народу и фюреру сослужим. Вот они — хорошие времена, что он обещал.

— Наш фюрер, Энно, свое слово держит, он слово держит!

Со слезами умиления на глазах смотрят они друг на друга.

— Что вы здесь делаете? — раздается вдруг резкий голос.

Оба вздрагивают и видят в дверях юнца в коричневой форме.

И Боркхаузен медленно и печально кивает Энно: — Это господин Бальдур Перзике, Энно, о котором я тебе говорил! Ну, теперь неприятностей не оберешься.

ГЛАВА 8 Дело принимает неожиданный оборот