Каждый вдох

– Ничуть, – заверил Тру. – Мне уже стало нравиться вволю спать по утрам и не думать, явились львы ко мне на порог или нет.

Хоуп чувствовала, что беседа, как ручеек, обегает самые серьезные темы, но разговаривать с Тру было удивительно легко. Она невольно вспомнила своих подруг, с которыми можно было не общаться по нескольку месяцев, а потом продолжить разговор с того места, на котором расстались. Хоуп и не предполагала, что с Тру будет примерно так же, но приятную непринужденность подпортил истинно арктический порыв ледяного ветра, от которого не спасла и теплая куртка, – над дюной даже поднялся песок. Оглянувшись, Хоуп увидела, что шарф слегка сдвинулся на скамье, а края писем затрепетали.

– Подожди, я сложу все обратно, а то унесет.

Она поспешила к почтовому ящику. По дороге сюда ноги казались свинцовыми, зато сейчас Хоуп чувствовала себя помолодевшей, будто время повернуло вспять. Так оно и есть, подумала она.

Закрыв дверцу ящика, Хоуп обернулась к Тру, подошедшему следом.

– Твое письмо я оставлю себе, – сказала она, – если ты не против.

– Отчего же, я писал его для тебя.

Хоуп надела шарф.

– Почему ты не написал, что по-прежнему в Уилмингтоне? Можно было добавить строчку: «Жди меня».

– Я не знал, надолго ли останусь. Мне было неизвестно, в каких числах ты придешь, а оригинала твоего письма в ящике уже не было.

Она склонила голову набок:

– На сколько же ты планировал остаться?

– До конца года.

Хоуп показалось, что она ослышалась.

– Ты собирался ходить сюда до января?! А потом что, вернуться в Африку?

– Ты наполовину права. Я собирался остаться до января, но в Африку не хотел возвращаться. По крайней мере, не сразу.

– Куда же ты планировал отправиться?

– Я собирался поселиться в Штатах.

– Почему?

Казалось, его озадачил этот вопрос.

– Чтобы искать тебя, – ответил он.

Хоуп открыла рот, но не нашла слов. «Это как-то нелогично», – пришла ей в голову мысль. Она не заслуживает такой преданности. Она же его бросила. Видела, как он страдает, но уехала, оставив Тру одного на дороге. Она разрушила его надежды и принялась строить жизнь с другим человеком.

Но во взгляде Тру читалось, что его любовь не потускнела, а ведь он еще не знает, как она тосковала по нему и как до сих пор его любит. Тихий, но внятный голосок призывал ее быть осторожной и абсолютно честной, чтобы не сделать Тру больно еще раз. Но в эмоциональном вихре их воссоединения этот голосок звучал будто издалека, становясь эхом, стихшим почти до шепота.

– Что ты делаешь сегодня днем? – спросила Хоуп.

– Ничего. А что ты задумала?

Не отвечая, она улыбнулась, уже зная, куда им пойти.

Они возвращались той же дорогой и достигли наконец песчаной ложбины, отделявшей Берд-Айленд от Сансет-Бич. Вроде бы показались очертания пирса, но ослепительный блеск водной глади под солнцем мешал смотреть вдаль. Длинные, спокойные волны мерно набегали на берег. На пляж высыпали люди: крохотные фигурки двигались у кромки воды. Воздух был напоен запахом сосен и ветра, но от обжигающего холода сводило пальцы.

Они шли неторопливо. Тру не возражал, Хоуп заметила, что он немного прихрамывает, и задалась вопросом: что же случилось. Может, и ничего особенного – артрит, например, или какой-нибудь результат активной жизни, но это напомнило ей, что, несмотря на общую историю, они во многих отношениях незнакомцы. Она бережно хранила память о Тру, но он не был обязан оставаться прежним.

А вдруг остался?

Идя рядом с ним, Хоуп не была уверена. Все, что она знала, – с Тру ей все так же легко и комфортно, как двадцать четыре года назад. Поглядывая на него, Хоуп видела, что и ему с ней хорошо. Он тоже держал руки в карманах, щеки зарозовели на холоде, и вид у него был спокойный, даже умиротворенный, точно у вернувшегося домой человека после долгих странствий. Начинался прилив, поэтому они шли по краешку пляжа аккуратно, остерегаясь волн, которые могли промочить обувь.

Завязался разговор, свободный и непринужденный, совсем как прежде. Говорила в основном Хоуп, рассказывая о смерти своих родителей, о работе и совсем коротко о браке и разводе с Джошем. Центром же беседы, как она сама заметила, стали Джейкоб и Рейчел. Хоуп пересказала бесчисленные истории из их детства и юности, призналась, как боялась операции на сердце Рейчел, и все это время видела в лице Тру теплоту или тревогу, свидетельства сопереживания. Конечно, вспоминалось не все – некоторые детали забылись, но Тру инстинктивно угадывал недостающие нити в узорах ее прошлого. Когда они проходили под пирсом, Хоуп показалось, что Тру уже практически все знает об ее материнстве.

После подъема на сыпучий песок, сворачивая к тропе через дюны, Хоуп пошла впереди. В отличие от крайне утомительного пути до «Родственных душ», обратную дорогу она едва замечала. Пальцы в карманах куртки уже согрелись, и хотя говорила в основном Хоуп, она ничуть не запыхалась.

По тропинке они вышли на улицу, и Хоуп увидела, что рядом с ее машиной припаркована другая.

– Твоя? – спросила она.

– Прокатная, – отозвался Тру.