Каждый вдох

– Да. Те, кому раздали эту землю, мучаются до сих пор. Они не знают, что с ней делать, не умеют ее обрабатывать, не понимают, как чинить оборудование, что такое ирригация, не умеют грамотно чередовать культуры. Сейчас вообще ничего не растет. Теперь ферма стала пристанищем для непонятных людей, и так по всей стране. Прибавь сюда крах национальной валюты…

Тру не договорил. Хоуп попыталась себе это представить и не смогла.

– Похоже, ты вовремя оттуда выбрался.

– Радоваться тут нечему. Зимбабве всегда была моим домом.

– А твои сводные братья, что с ними?

Тру осушил бокал и поставил его на стол.

– Оба в Танзании. Снова фермерствуют, но, конечно, не сравнить с тем, что было. Земли у них мало, и она далеко не такая плодородная, как на ферме деда. Я знаю об этом только потому, что им пришлось занять денег у меня, и они не всегда вовремя вносят платежи.

– С твоей стороны было благородно помочь им.

– Они, как и я, не выбирали семью, в которой родились. Да и мама, наверное, хотела бы, чтобы я так поступил.

– А твой биологический отец, ты с ним еще встречался?

– Нет, – отозвался Тру. – Мы пару раз говорили по телефону, когда я вернулся в Зимбабве, но он вскоре умер.

– С его другими детьми ты так и не стал знакомиться?

– Нет, – ответил Тру. – Уверен, они тоже не горят желанием. Письмо от поверенного, в котором меня извещали о смерти отца, ясно дало это понять. Не знаю, какими соображениями они руководствовались. Может, я для них лишь напоминание о том, что их мать не была единственной женщиной, которую любил отец, или они боялись, что я предъявлю права на наследство, но я не видел причин игнорировать их волю. И мой отец, и его дети для меня остались практически чужими людьми.

– Все же я рада, что тебе удалось с ним познакомиться.

Тру отвел взгляд от огня.

– Я тоже. Я по-прежнему храню рисунки и фотографии, которые он мне отдал. Кажется, это было так давно…

– Это и было давно, – тихо сказала Хоуп.

– Слишком давно, – произнес Тру, взяв ее за руку, и Хоуп вдруг поняла, что он говорит о ней. Она почувствовала, как запылали щеки, когда Тру пальцем начал поглаживать ее кожу. До боли знакомое прикосновение. Как же им посчастливилось отыскать друг друга? Тру словно и не изменился за четверть века, но это лишь подчеркивало, какой неузнаваемой стала ее жизнь. Если он был, как прежде, хорош собой, Хоуп ощущала себя постаревшей. Если он чувствовал себя легко в ее присутствии, то у нее его прикосновение вызывало волну эмоций. Еле справившись с собой, Хоуп сжала его руку, а затем отпустила: она еще не готова к большей близости. Но все же ободряюще улыбнулась Тру, прежде чем отодвинуться.

– Значит, я правильно поняла: ты был в Хванге до девяносто девятого или двухтысячного, а затем перебрался в Ботсвану?

Он кивнул.

– Я уехал в девяносто девятом и прожил в Ботсване пять лет.

– А потом?

– А вот для дальнейшего рассказа мне, пожалуй, нужно еще вина.

– Я принесу, – взяв у него бокал, Хоуп скрылась на кухне и через минуту вернулась. Накрывшись мягким пледом, она подумала, что комната наконец-то прогрелась. Как уютно… День продолжал оправдывать ожидания.

– Так, – начала она. – В каком году это произошло?

– В две тысячи четвертом.

– А что случилось?

– Я попал в аварию, – сказал Тру. – Довольно серьезную.

– Довольно – это насколько?

Он отпил вина, глядя Хоуп в глаза.

– Я умер.

Умирание

Лежа в кювете у шоссе, Тру чувствовал, что умирает. Он смутно осознавал, что пикап перевернулся, полностью смяв переднюю часть, и одно из колес долго крутилось в воздухе. Тру едва заметил, что к нему бегут люди. Он не очень понимал, где находится и что случилось, почему перед глазами все расплывается. Тру не знал, отчего ноги перестали слушаться и откуда взялись волны сильнейшей боли, накатывавшие на него.