Древнее, неразгаданное пространствосмотрит на землю холодно и бесстрастно.В темных глубинах маленькой светлой точкойспутник сейчас проходит орбитой точной.Чтоб заглянуть в безвестные те высоты,ни к чему ни двадцатый этаж, ни сотый.Лучик зеленый, парящий в туманных сферах,виден отчетливо в этих осенних скверах,где под грибком раскрашенным из фанерыутром играют в шашки пенсионеры,где возле булочной пахнет горячей сдобой –здесь, на земле этой будничной, строгой и доброй.А помню еще – за звездным полетомя наблюдал и в поле однажды летом.И был он так ясен в поле под черным небом,в поле, где сладко пахло печеным хлебом,где и доселе темные эти даливсё еще что-то помнили о Дедале,смутное что-то, темное об Икаре,что-то о божьем гневе, о божьей каре.Там, над обрывом, тополи шелестели,словно бы крылья в небо взлететь хотели,словно бы крылья в небо взлететь пытались,путались, расплетались, переплетались,и за ночным овином, за старой ригой,где-то за дальним лугом, над темным логом,все раздавалось – прыгай, Иване, прыгай! –все шелестело – с богом, Иване, с богом!Женщина, которой ничего не нужно
Что вы с собой делаете? Что вы себе думаете?Ничего не делаете. Ни о чем не думаете.Пусто засыпаете. Пусто просыпаетесь.Да и то лишь кажется, будто просыпаетесь.В накуренном зеркале – ваши руки дремлющие,ваши губы дремлющие, ничего не требующие.И кровать спальная – будто место лобное.Что-то в груди треснуло. Что-то в душе лопнуло.Под упругим свитером все мертво-мертвенно.Сигарета с фильтром дымит, дымит медленно.А много ли истрачено того тепла женского?Давно война кончена, и спросить не с кого.А вы все боль копите, в вине горе топите –то ли горе топите, то ли в море тонете.Тонете, тонете, уже не просыпаетесь,и лишь на дне снится вам, что вы просыпаетесь.«К птичьему прислушиваюсь крику…»