Кажется, со мной пойдут в разведку...

— Сверхурочные, — басит Федор. — Будут сверхурочные — проведем дефектовку, нет — подождем до завтра.

— Но, товарищи, я вас прошу!.. — Виталий Павлович умоляюще прижимает руки к груди. — Ведь это же так важно, поймите, товарищи! Вездеход ждут в Антарктиде, в пустынях Монголии, на Крайнем Севере. Мы делаем государственное дело, товарищи!..

Он говорит так проникновенно, что мне делается стыдно за ребят. Крохоборы чертовы!..

— Правильно!.. — кричу я. — Не хотят — не надо! Мы с вами, Виталий Павлович, вдвоем…

— Па-ачему машина грязная? — вдруг бешено орет Лихоман. — Слесарь, а ну — тряпку в руки и марш! Выдраить до блеска от кормы до носа. Лично проверю!..

Я съеживаюсь от львиного рыка командора. Хватаю ведро, со всех ног бегу к колодцу.

Когда возвращаюсь, все уже уходят в дом. Только Юрка сверяет записи в журнале с показанием спидометра.

— Нарвался? — ядовито интересуется он.

Я молча скребу машину. Окатываю водой, снова бегу к колодцу, тру, окатываю и опять бегу за водой. Вездеход грязен, как мартовский кот.

— Давай тряпку.

Оглядываюсь: Славка. Притащил два ведра воды, драит борта. Я не выражаю восторга только потому, что это считается у нас дурным тоном: подумаешь, помог! Вот если бы не помог, тогда следовало пошуметь… Четверть часа мы добросовестно сопим. Потом Славка не выдерживает:

— Ловко ты дурачком прикидываешься.

— Почему?

— Талант, наверно.

— Нет, почему дурачком?

— Потому что здесь не комсомольский субботник.

Я запаздываю с аргументом: приходится делать вид, что не хватило воды. Пока иду к колодцу и обратно, сочиняю.

— Славка, но ведь есть же долг перед обществом? Есть?

— А кого считать обществом? Виталия? Группу ходовой части? Конструкторский отдел? Ну, так этому обществу мы ничего не должны. А если выше берешь, так и наше дело выше поставь. Вот тогда можно и про деньги забыть.

Я смутно улавливаю смысл его речи, хотя понимаю, что он прав. Но есть моральная сторона:

— Нехорошо быть алчным.

— Попугай ты! — кричит Славка. — Вызубрил слова, маменькин сын, а у Федора — семья, дети, мать беспомощная.

Семья?.. Об этом я никогда не думал. Я воспринимаю Федора как товарища, а у моего товарища никакой семьи быть не может. Но между нами разница почти в двадцать лет. Двадцать!.. Целое поколение.

— Славка, получается, что он — из отцов, а мы — из детей.

— Кто — он?

— Федор.

— А-а… Ну и что?

— А мы на «ты»: Федор, иди жрать.

— Так мы же на работе, Генка. Тут не до этого.

— Я на него еще блох напустил…

— Каких блох?

Славкина тряпка замирает в воздухе, а я готов откусить себе язык. Нет, смеяться над Федором больше нельзя. Никак нельзя!

— Это в переносном смысле. Конфликта, значит, нет.

— Какого конфликта?

— Поколений. Отцы и дети.

Славка подозрительно смотрит на меня:

— Болтун ты, Москвич…

Мы в последний раз окатываем машину и протираем насухо тряпками. Разгибаем затекшие спины и любуемся работой. Славка курит, сидя на перевернутом ведре.

— Знаешь, почему нет конфликта? — вдруг спрашивает он. — Потому что нет разницы. Соображаешь?

Я не соображаю. Вообще Славкины сентенции — по ту сторону нормального соображения: он мыслит зигзагом.

— Нет между нами разницы ни с какой стороны. И возраст потому тут ни при чем. Нету его у нас, возраста. Вообще нету.

Из дома выходит довольный Федор:

— Порядок, ребята: выходного не будет!..

Продефектовать гусеницу — значит разбить ее на траки, выпрессовать резиновые втулки — сайлентблоки, промыть в гайзоле, протереть и аккуратной стопкой сложить возле Виталия Павловича. Он старательно измерит все сочленения, сверится с технологическими картами и установит износ.

Кувалды летают в руках: вверх — удар, вверх — удар. Через полчаса уже не помнишь, хорошо ли ты позавтракал. Через час — ощущаешь голод. Через два — мечтаешь о могучем обеде. Чтоб мясо — кусищами, а хлеб — ломтями.

А потом все выветривается, даже голод. Полупудовая кувалда уже не просто восемь килограммов — восемнадцать. Двадцать восемь. Восемьдесят. Откуда берутся силы?.. Черт их знает — откуда. От предков, наверно. Они тоже хорошо вкалывали — и на князей, и на Золотую Орду. Значит, передали и мне кое-что. А то бы опозорился. Упал бы мордой в траву — и обедом не подняли бы…

— Генка, с оттяжкой бей!.. Спишь?

Огрызаться нет сил. Пот заливает глаза. Во рту пересохло. Колени противно дрожат и подгибаются. Господи, хоть бы сломалось что!..

— С оттяжкой, Генка!..

Ну, почему я не студент? Слушал бы лекции, горланил в «Молодежном», провожал бы девчонок до последнего поезда метро. Даже на картошку с удовольствием бы ездил. Первым. Абсолютно добровольно. «Вы студент, конечно?» — «Безусловно. Будущий инженер или кандидат…» Звучит? Звучит. Не то что специалист по кувалде…

— Стоп!

Швыряю кувалду в траву, падаю рядом. Сердце колотится уже где-то в горле: еще минута — и я свободно мог бы его пожевать…

— Гости, — ворчит Степан. — Главного нелегкая принесла.

И хорошо, что принесла. Вовремя…

Против меня разворачивается заводской газик. Лихоман и конструкторская орава идут к нему. Ребята отступают к вездеходу: начальство — это не для нас.

— Здравствуйте, испытатели!..