Казя теперь труп

– А я тебе ниточку оставлю. Ты ведь умеешь по ниточкам ходить, только мы с тобой по разные стороны баррикад пока что. Впрочем, это не имеет значения.

Казя хотела было возразить, ведь три шага в никуда и позорное бегство в свой гроб не могут считаться хождением по ниточке. Но Тамарка развернула руку ладонью вверх, вытянула из нее ослепительно-белую паутинку и метнула ее к окошку, тому самому, которое не закрывалось и в которое лезли ветки. У рамы ниточка раздвоилась и закрутилась: левая сделала оборот по часовой стрелке, правая – против. Рама сверкнула молнией и потухла.

– С-с-с… Спасибо! – кивнула Казя. – А баррикады – это…

Тамарка не дождалась конца вопроса, свернулась светром и исчезла. Казя не успела понять, просочилась она сквозь дверь или, допустим, вылетела в трубу – у правой стены находился камин, так что труба в кафешке была.

Кассимира долго сидела у стола, опустошенная, ошеломленная, морально раздавленная. Кофе ее остыл, лепешка совсем задубела. Может, час прошел, а может и день. Ей сильно не понравилась эта продвинутая, способная на многое Тамарка.

– Тук-тук! Есть неживые? Войти можно?

Надтреснутый голос принадлежал здорожу Фёдру, Казя его мгновенно узнала, встрепенулась:

– Да-а! Не заперто!

Фёдр вошел. Выглядел он на миллион: посвежевший, помолодевший, седой, но подстриженный на современный лад.

– Какой у вас прикид, просто класс! – сделала ему комплимент Казя.

– Что?

– Одежда, костюм в смысле.

– Это новая униформа! Меня повысили. За отличную работу! – похвастался Фёдр. – И благодарность объявили. А это тебе.

Он достал из-за пазухи завернутый в газету «Пущинская среда» букетик крокусов.

– Какие милые! – восхитилась Казя. – Спасибо!

Она бросила взгляд на газету, и ее брови поползли вверх:

– Фёдр, а какое сейчас число? Там, наверху?

– Двадцать пятое апреля. Понедельник. Две тысячи двадцать второй год. Весна в этом году холодная, поздняя. Но вот – цветочки уже.

– Как апрель? Как двадцать второй год?!

Фёдр только руками развел:

– А ты, я гляжу, времени даром не теряла. Сметана, варенье. Вывеска такая красивая.

– Какая вывеска?!

Казя выбежала на улицу. Фасад дома изменился. Дом уже не был полупрозрачным. Кусты отступили и нежно зеленели. Дерево в углу за скамейками цвело (что это за дерево – вишня, слива, яблоня – Казя не знала). Над входом красовалась вывеска «Казя и Кузя».

Фёдр выглянул, остановился на пороге:

– Эй, Кассимира Пална, могу я рассчитывать на чашечку кофе?

– Сейчас! А вот лепешки, угощайтесь! Эти соленые, а вот эти с сахаром.

– Благодарствую.

Внизу ничего из подарков Тамарки не исчезло. Даже кое-что новое появилось. Плита – нормальная такая плита, даже с духовкой. Большая разделочная доска, дубовая или ольховая – солидная. На ней лежала рыбина, килограмм на восемь, не меньше. Казя быстренько сварила кофею, решив справиться с рыбой попозже, и поднялась к Фёдру.

– Ну, рассказывай!

Казе отчего-то не хотелось делиться с Фёдром своей встречей с Тамаркой. Наверное, чуйка сработала. Фёдр такой, наверняка доложит в Небесную Канцелярию. Не зря его повысили. Лучше смолчать. Молчание – не вранье, верно?

– Да мне особо и нечего рассказывать, дядя Фёдр! Я как от тети Тани пошла тогда, дошла до своего куба. А попасть в него не могу – он же герметичный!

– А «топ-топ, хочу в свой гроб»?

– Ой, я со страху про это забыла совсем! Такая у меня паника была. Я боялась, что санитары придут и меня загребут вместе с Таней.

– Это правильно, что боялась, – похвалил ее Фёдр. – А потом что?

– Потом что… На мостике, который к кубу ведет, я сообразила, что к себе не попаду, дверей-то в кубе нет. А прятаться надо. Повернула, решила у кого-нибудь из вас схорониться. А по дороге вспомнила, что могу сюда зайти, а отсюда уже к себе попасть. Ну вот так и сделала.

– То есть прошла к себе?

– Не. Я заскочила, дверь закрыла, ставни закрыла, спустилась вниз. Решила себе кофе сварить, а то ж непонятно, сколько потом в могиле сидеть. Думала с собой еду взять.

– Нам не нужна еда, мы можем вообще без еды, – возразил Фёдр.

– Это да, – согласилась Казя. – Но я еще не привыкла.

– Ладно, а потом что? А вывеску ты когда сделала? А сметана откуда?

– Я не делала вывеску, клянусь! Она сама появилась! И сметана. И варенье. Оно все само появляется!

Фёдр усмехнулся, но ласково:

– Эк ты дурочка, малолеточка! Конечно, оно само. Мы тоже себе домá не строили, стругая доски и таская камни. Но чтобы что-то появилось, нужно этого захотеть, потом представить себе, подробно, в деталях. Или не в деталях. Но – сотворить. Мысленно. И проговорить вслух, лучше в стихах. Иначе не появится.

– А, тогда да. Я хотела! И вслух проговорила, так и сказала, хочу, чтобы кафе называлось «Казя и Кузя». Только в стихах я не говорила, я так… Прозой.

Фёдр кивнул, употребил соленую лепешку, макнув ее в сметану.

– Иногда можно и прозой. А кто такой Кузя? Почему Кузя?

– Это мой заяц плюшевый, сдубленный. Я его так назвала. А что, плохое название? Вам не нравится?

– Мне нравится.

Он отправил в рот сладкую лепешку, макнув в варенье.