Казино «Бон Шанс»

Федор Иванович чувствовал себя так, будто незнамо сколько времени провел в загадочном и странном, где не было абсолютно ничего, глухом сером пространстве, и теперь, вынырнув из него на свет, с ликованием встретил освобождение. Однако для ликования, выражения бурной радости и признательности людям, вызволившим его из серого небытия, не оставалось никаких сил: он едва мог шевелиться.

— Я вижу, вы пришли в себя, — продолжал тот же голос, — не нужно путаться, ничего страшного не случилось. Я вот только не могу понять, как вас так подвели с деньгами в банке?

Чуть повернув голову, Федюнин увидел сидевшего рядом лысого человека с глазами-буравчиками. Кто это? Доктор, если на нем белый халат? Наверное, он в больнице? Какое-то отрывочное воспоминание о странном пистолете со сплюснутым стволом мелькнуло в голове и тут же пропало, а глаза-буравчики притягивали к себе, завораживали, словно ввинчиваясь в самую глубину мозга, заставляя говорить правду, только правду — казалось, они видели его насквозь и… Да и зачем лгать людям, вытащившим его из серого небытия? Единственно, мешал сильный свет лампы, бивший прямо в лицо.

— Лешка, сука! Все он, — слезливо пожаловался Федор Иванович, не узнавая своего голоса, но ему безудержно хотелось говорить, говорить, не останавливаясь ни на секунду. — Он взял в оборот эту свинью Жамина, а мне говорил, мол, высунись, оттяни их на себя и сразу исчезай! А Жамин что, он только телефонную трубочку снял, скотина, а денежки огреб…

— Спросите, где деньги? — шепнул в микрофон сидевший в темном углу Снегирев, и его слова отозвались в наушнике-горошине, вставленном в ухо Израиля Львовича.

— А деньги его где? — послушно озвучил вопрос «белый халат».

— У него фирма на Кипре, для отмывки, — довольный, что столько знает и может опять говорить и говорить, сообщил Федюнин. — Туда его долю перевели, чтоб ему подавиться!

Сан Саныч довольно кивнул и скосил глаза на портативный диктофон, равнодушно фиксировавший беседу с пленником, которого обработали нейролептиками. Но надо было поторапливаться, действие препарата тоже ограничено во времени, а эскулап и так вкатал менту лошадиную дозу. Впрочем, Федюнин — все равно отработанный материал, нечего его жалеть.

— Лешка, это кто? — озвучил новый вопрос советника Израиль Львович.

— Молибога! Ведь служили когда-то вместе, а так подставил, гад! Деньги сейчас на дочерней фирме Молотова, — охотно рассказывал Федор Иванович, часто вытирая тряпкой обильно текшую изо рта слюну. — В «Альтаир» он побоялся тащить, поскольку охранника из казино замочили: он одного из наших узнал, которые инкассаторов изображали. Но и своего не пожалел, тоже убрал. Юрка Наретин сам ему хребет переломал: говорят, прямо в машине…

Вопрос сыпался за вопросом, и Федюнин говорил не останавливаясь, захлебываясь слюной и словами. Говорил, говорил и говорил, без утайки выкладывая все, что знал о делах Молибоги и Чумы. Он охотно нарисовал план дома за городом, где обычно проводил время Вячеслав Михайлович, обозначил, где стоят охранники, назвал адрес, где расположен особняк, и адрес квартиры, где он должен отсидеться после побега из банка.

Израиль Львович передал Снегиреву нарисованную схему загородного дома, и Сан Саныч, разглядывая ее, слегка поморщился — каракули, как у несмышленыша, но разобрать все же можно. Придет время, это пригодится.

— Я устал, — жалобно сказал Федор Иванович. — Не могу больше!

— Напишите мне это, — повинуясь поступившему через микрофон-горошину приказу Снегирева, попросил Израиль Львович и, заботливо поддерживая Федюнина, помог ему приподняться, пододвинув ближе лист бумаги и ручку. — Пишите: «Я больше не могу…»

— Не, не так, — перебил его пленник и вывел на листе бумаги: «Я устал. Не могу больше!»

— Добавьте, пожалуйста, слова «простите меня», — заглянув ему в глаза, попросил врач. Федор Иванович послушно дописал и расписался.

Закончив, он обессиленно откинулся на спинку кресла: его мутило, клонило в сон и от боли раскалывалась голова. Все время казалось, что сейчас он опять вот-вот окажется в сером липком ничто, и оно пугало его.

— Спать! — в зрачки пленника уставились глаза-буравчики Израиля Львовича. — Спать!

Федюнин послушно закрыл глаза и с присвистом захрапел. Снегирев зажег верхний свет и выключил диктофон. Врач подал ему записку пленника, держа ее затянутой в резиновую перчатку рукой.

— Может быть, вы избавите меня от последнего акта? — брезгливо оттопырив губу, капризно спросил Израиль Львович.

— Боюсь, без вас не обойтись, — усмехнулся Сан Саныч, принимая бумагу рукой, затянутой в тонкую кожаную перчатку. Спрятав записку в папку, он деловито справился: — Сколько продрыхнет? И чувствует ли он сейчас что-нибудь?

— Проснется, когда я скажу, — с оттенком гордости бросил Израиль Львович, стягивая резиновые перчатки. — Чувствительность на нуле.

— Транспортабелен?

— Вполне, и, — доктор слегка поморщился, — давайте побыстрее, честное слово, времени нет. Меня ждут в другом месте, там, знаете ли, торжества у супруги нужного человека, неудобно сильно запаздывать.