Казино «Бон Шанс»

Федор Иванович чувствовал себя так, будто незнамо сколько времени провел в загадочном и странном, где не было абсолютно ничего, глухом сером пространстве, и теперь, вынырнув из него на свет, с ликованием встретил освобождение. Однако для ликования, выражения бурной радости и признательности людям, вызволившим его из серого небытия, не оставалось никаких сил: он едва мог шевелиться.

– Я вижу, вы пришли в себя, – продолжал тот же голос, – не нужно путаться, ничего страшного не случилось. Я вот только не могу понять, как вас так подвели с деньгами в банке?

Чуть повернув голову, Федюнин увидел сидевшего рядом лысого человека с глазами-буравчиками. Кто это? Доктор, если на нем белый халат? Наверное, он в больнице? Какое-то отрывочное воспоминание о странном пистолете со сплюснутым стволом мелькнуло в голове и тут же пропало, а глаза-буравчики притягивали к себе, завораживали, словно ввинчиваясь в самую глубину мозга, заставляя говорить правду, только правду – казалось, они видели его насквозь и… Да и зачем лгать людям, вытащившим его из серого небытия? Единственно, мешал сильный свет лампы, бивший прямо в лицо.

– Лешка, сука! Все он, – слезливо пожаловался Федор Иванович, не узнавая своего голоса, но ему безудержно хотелось говорить, говорить, не останавливаясь ни на секунду. – Он взял в оборот эту свинью Жамина, а мне говорил, мол, высунись, оттяни их на себя и сразу исчезай! А Жамин что, он только телефонную трубочку снял, скотина, а денежки огреб…

– Спросите, где деньги? – шепнул в микрофон сидевший в темном углу Снегирев, и его слова отозвались в наушнике-горошине, вставленном в ухо Израиля Львовича.

– А деньги его где? – послушно озвучил вопрос «белый халат».

– У него фирма на Кипре, для отмывки, – довольный, что столько знает и может опять говорить и говорить, сообщил Федюнин. – Туда его долю перевели, чтоб ему подавиться!

Сан Саныч довольно кивнул и скосил глаза на портативный диктофон, равнодушно фиксировавший беседу с пленником, которого обработали нейролептиками. Но надо было поторапливаться, действие препарата тоже ограничено во времени, а эскулап и так вкатал менту лошадиную дозу. Впрочем, Федюнин – все равно отработанный материал, нечего его жалеть.

– Лешка, это кто? – озвучил новый вопрос советника Израиль Львович.

– Молибога! Ведь служили когда-то вместе, а так подставил, гад! Деньги сейчас на дочерней фирме Молотова, – охотно рассказывал Федор Иванович, часто вытирая тряпкой обильно текшую изо рта слюну. – В «Альтаир» он побоялся тащить, поскольку охранника из казино замочили: он одного из наших узнал, которые инкассаторов изображали. Но и своего не пожалел, тоже убрал. Юрка Наретин сам ему хребет переломал: говорят, прямо в машине…

Вопрос сыпался за вопросом, и Федюнин говорил не останавливаясь, захлебываясь слюной и словами. Говорил, говорил и говорил, без утайки выкладывая все, что знал о делах Молибоги и Чумы. Он охотно нарисовал план дома за городом, где обычно проводил время Вячеслав Михайлович, обозначил, где стоят охранники, назвал адрес, где расположен особняк, и адрес квартиры, где он должен отсидеться после побега из банка.

Израиль Львович передал Снегиреву нарисованную схему загородного дома, и Сан Саныч, разглядывая ее, слегка поморщился – каракули, как у несмышленыша, но разобрать все же можно. Придет время, это пригодится.

– Я устал, – жалобно сказал Федор Иванович. – Не могу больше!

– Напишите мне это, – повинуясь поступившему через микрофон-горошину приказу Снегирева, попросил Израиль Львович и, заботливо поддерживая Федюнина, помог ему приподняться, пододвинув ближе лист бумаги и ручку. – Пишите: «Я больше не могу…»

– Не, не так, – перебил его пленник и вывел на листе бумаги: «Я устал. Не могу больше!»

– Добавьте, пожалуйста, слова «простите меня», – заглянув ему в глаза, попросил врач. Федор Иванович послушно дописал и расписался.

Закончив, он обессиленно откинулся на спинку кресла: его мутило, клонило в сон и от боли раскалывалась голова. Все время казалось, что сейчас он опять вот-вот окажется в сером липком ничто, и оно пугало его.

– Спать! – в зрачки пленника уставились глаза-буравчики Израиля Львовича. – Спать!

Федюнин послушно закрыл глаза и с присвистом захрапел. Снегирев зажег верхний свет и выключил диктофон. Врач подал ему записку пленника, держа ее затянутой в резиновую перчатку рукой.

– Может быть, вы избавите меня от последнего акта? – брезгливо оттопырив губу, капризно спросил Израиль Львович.

– Боюсь, без вас не обойтись, – усмехнулся Сан Саныч, принимая бумагу рукой, затянутой в тонкую кожаную перчатку. Спрятав записку в папку, он деловито справился: – Сколько продрыхнет? И чувствует ли он сейчас что-нибудь?

– Проснется, когда я скажу, – с оттенком гордости бросил Израиль Львович, стягивая резиновые перчатки. – Чувствительность на нуле.

– Транспортабелен?

– Вполне, и, – доктор слегка поморщился, – давайте побыстрее, честное слово, времени нет. Меня ждут в другом месте, там, знаете ли, торжества у супруги нужного человека, неудобно сильно запаздывать.