Казино «Бон Шанс»

– Догадалась, – по ее голосу он понял, что она улыбается. – Ты же занял место Ояра, а я знала, чем занимался он. Иногда я благодарю судьбу, что все так случилось и она подарила мне новую встречу с тобой, а иногда просто проклинаю тот день, когда ты появился сначала на поминках, а потом в казино. Ты можешь уйти от Корейца? Он опасный человек.

– Я знаю, но уйти пока не могу.

– Ты можешь сделать мне подарок?

– Что ты имеешь в виду? Чего тебе хочется? – он положил свои руки на ее ладони.

– Ты же специалист по подслушиванию и подглядыванию, так?

– Возможно, – уклонился Петр от прямого ответа. – Так какой подарок ты желала бы от меня получить?

– Сделай в этой квартире то же, что ты делаешь в казино, – жарко зашептала она ему в самое ухо. – Только совсем незаметно! Мне страшно хочется знать, что делает старый козел Генкин, о чем он говорит по телефону и беседует с гостями в мое отсутствие. Ты можешь это сделать для меня?

Такой просьбы, признаться, Меркулов никак не ожидал, но, как говорится, чего хочет женщина, того хочет Бог! Тем более, этого хотела женщина, приходившая к нему во снах.

– Хочешь записывать даже его телефонные разговоры?

– Да.

– Это опасно. В твое отсутствие он может обнаружить скрытый диктофон, и я просто не знаю, что последует за этим.

– Нетрудно догадаться, – вздохнула она. – Но ты же специалист, придумай что-нибудь?! Так, чтобы из моей комнаты все было хотя бы если и не видно, то слышно.

– Придумаю, – пообещал Петр. – Обязательно.

– И поскорее.

Ах, как женщины бывают нетерпеливы, особенно когда им чего-то хочется. Но что поделать, мужчины всегда призваны были исполнять их капризы, даже столь неожиданные и странные.

– Хорошо. Ты будешь завтра утром дома одна?

– Да, Генкин уйдет раньше.

– Задержись, я загляну к тебе и что-нибудь придумаем.

– Спасибо, – она поцеловала его и едва успела вернуться на свое место, как появился довольный Арнольд Григорьевич с упакованной клеткой в руках.

Поняв, что пора откланяться, Меркулов взял клетку и попрощался с хозяевами…

Дома он распаковал клетку, поставил ее на стол и сунул между тонкими проволочными прутьями палец. Чижик немедленно спустился ниже и осторожно, даже ласково потрогал клювиком ноготь, поглядывая на нового хозяина черной бусинкой глаза, как бы спрашивая: я так все делаю, тебе приятно мое общество, новый большой человек?

На мгновенье Петру показалось, что птичка что-то хочет ему сказать – нечто тайное, известное только ей от покойного Ояра, и ему вдруг стало страшно – словно неведомым образом он на краткий миг заглянул в нечто запредельное, недоступное простому смертному. Будто душа Юри коснулась чижика и вошла в него, чтобы ответить на тот вопрос, который задал ему Петр при последнем прощании, целуя холодный лоб друга, уходящего от него навсегда.

Выдернув палец из прутьев клетки, он невольно отшатнулся, но тут же постарался взять себя в руки: померещится же всякая чертовщина, когда ты почти ночью один в квартире, наедине с птицей, которую подарил покойный приятель твоей любовнице. Но почему, почему он назвал чижа Танькой? Что за имя для лесного певца? Неразрешимая загадка. Надо будет еще поспрошать у Ирины и Генкина, как же все-таки правильно Юри называл птичку?

Неожиданно зазвонил телефон. Петр снял трубку.

– Как дела? – раздался в наушнике хриплый, насквозь прокуренный голос Арвида.

– Пока никак, – честно ответил Меркулов. – Если только…

– Что? – сразу насторожился латыш.

– Если только я теперь действительно поверил в существование пресловутой дискеты.

– Почему это пресловутой? – хрипло рассмеялся Арвид. – Я же вам говорил и могу повторить еще: она существует. Ищите!

– Я постараюсь, – устало пообещал Петр, и тут же в наушнике раздались короткие гудки отбоя.

Приняв душ, Меркулов лег в постель, погасил свет и устало закрыл глаза. Почему-то из головы никак не шел оторванный в квартире Ояра кусочек обоев с непонятным рисунком, чем-то похожим на скоропись иероглифов.

О, эти иероглифы! Как, помнится, они мучались, стараясь выучить их! Ведь дело в том, что левое полушарие человеческого мозга владеет языком, на котором мы говорим, а правое – музыкой, знаковыми системами. Равель, например, после перенесенного инсульта молчал, не мог музицировать. Наше консервативное образование обучает левое полушарие, но если человек учится музыке, чужим языкам и знаковым системам, например, математике, – обучается правое полушарие. Отсюда иногда и происходит некоторая замкнутость математиков, композиторов, музыкантов и даже живописцев, поскольку они мыслят тоже яркими символами определенного рода цветовых знаков.