Казино Москва: История о жадности и авантюрных приключениях на самой дикой границе капитализма

В те дни Москва казалась мне такой, как я представлял себе Веймарскую Германию после Первой мировой войны – обманутой и подавленной. Почти невозможно было узнать в этом городе столицу бывшей супердержавы, внушавшей страх и благоговение еще несколько лет назад. Во время той поездки одна сцена мне особенно запомнилась. Вдоль всей небольшой улицы позади Большого театра и практически пустого огромного универмага ЦУМ плечом к плечу под ярким солнцем стояли пожилые люди и продавали свои личные вещи. Одна старушка сжимала в руках настольную лампу, другая на вытянутой руке держала пуховое одеяло. Какая-то бабушка в платочке предлагала зимнее пальто. Тарелки с отбитыми краями, потускневшее столовое серебро, поношенные одежда и обувь, старые транзисторные приемники и даже военные медали стариков – все это мне усиленно предлагали купить. Еще запомнилась одна женщина, ее образ глубоко врезался в мою память. Она была высокая и стройная, лет шестидесяти, возможно, когда-то очень красивая, а теперь выглядела жалкой и выцветшей, как и здания вокруг. Черное платье свободно висело на ее исхудавшем теле, в дрожащей протянутой руке была зажата всего одна подбитая мехом комнатная туфелька…

Командир по трансляции объявил о прибытии лайнера в пункт назначения. Я гадал, какие же перемены за прошедшие пять лет принес капитализм в Россию? В Киеве они носили маргинальный характер – в основном многочисленные отключения электроэнергии, перебои в подаче горячей воды и случающиеся время от времени эпидемии из-за нехватки шприцев для подкожных инъекций. Немногочисленные отряды представителей Запада, призванных взращивать первые ростки капитализма, пробивающиеся через украинский булыжник, влачили жалкое существование среди царящей вокруг разрухи. Однако я надеялся, что в Москве мне, по крайней мере, не нужно будет заранее кипятить воду, чтобы принять ванну.

Мы вновь вошли в облака. Валил такой снег, что я едва различал проблесковый огонь на конце крыла самолета. Наша старая птичка вздрагивала и издавала металлические стоны. Мы спускались в серую мглу, напоминающую войлок. Каких-либо признаков Москвы не было видно – ни шоссейных дорог, ни фабрик и заводов или близлежащих малых городов – ничего такого, что свидетельствовало бы о приближении к мегаполису с населением в десять миллионов человек.

Самолет продолжал снижение. Я напрягал глаза, стараясь разглядеть хоть какие-нибудь признаки жизни внизу. Но я видел только падающий снег, призрачно освещаемый желтым светом посадочных огней самолета. Мой желудок сжался. Пассажиры притихли, как будто посадка старого реактивного лайнера в окружающей белой пелене вдруг неожиданно ошарашила каждого. Советские самолеты не были оборудованы радиолокационными системами наведения, обеспечивающими посадку в заданную точку в любую погоду, – такими системами были оснащены последние поколения «боингов» и аэробусов. Поэтому советские летчики, управляя самолетом на посадке, полагались не столько на показания приборов, сколько на то, что видели, и дальше управляли самолетом сообразно увиденному. Разумеется, подобная схема прекрасно работала в ясную погоду, но управление самолетом в условиях плохой видимости, в слепом полете, при скорости пятьсот миль в час предельно усложнялось.

– Мы, вероятно, должны вернуться, – предположил мой тучный сосед. – Черт подери! – выругался он. – Мне надо быть на важных совещаниях.

«И мне тоже», – подумал я. Планировалось, что в аэропорту я встречусь с Робертой. Роберта работала на Всемирный банк в Москве и была главной причиной, почему я так рвался в русскую столицу. Вопреки карьерным амбициям, я все же следовал велению своего сердца. Таким образом, мои личные и профессиональные устремления счастливо совпадали.

Я познакомился с Робертой примерно восемь месяцев назад в одном грязном коровнике бывшего колхоза в Восточной Украине, среди куч шлака и угля. Это была своего рода увеселительная прогулка для представителей прессы, организованная за казенный счет. Она свела нас на этой трущобной ферме, представлявшей собой первый сельскохозяйственный концерн, приватизированный в Украине после убийственной сталинской коллективизации, которая в 1933 году привела к голодной смерти семь миллионов крестьян. Мне надо было написать об этой запоздалой чудо-реформе в мою газету. В свою очередь, задача Роберты заключалась в том, чтобы убедить болванов в правительстве Украины, что передача земли в частные руки не является ни ересью, ни частью «великого сионистского заговора», в существование которого упрямо верили многие официальные лица Украины. Чтобы создать это хозяйство, потребовалось три года рассмотрений данного вопроса юристами и льстивых уговоров влиятельных лиц. Киев наконец дал согласие на проведение эксперимента по ведению сельского хозяйства на основе частной собственности. Пресса была призвана отметить эту великую победу прогресса.