Казнь без злого умысла

– Привет, Катерина. Вот теперь ты понимаешь, почему на нашей Ксюхе никто жениться не хочет? Меня, старого заслуженного сыскаря, взяла и обозвала прилюдно. А я, может, к ней интерес испытываю. Может, я жениться на ней хочу! А чего? Я мужчина одинокий, в хорошем возрасте, квартирка имеется двухкомнатная в центре города. Чем не жених? Так она вот этими своими выпадами всякие чувства убить может. Слышь, Ксения? – Он еще больше повысил голос, чтобы отошедшая довольно далеко Демченко его услышала. – Не груби мне! Перспективного жениха потеряешь!

– Больно надо! – презрительно фыркнула Ксюша.

Егоров демонстративно втянул носом воздух, будто принюхивался.

– Чем это так хорошо пахнет? – спросил он. – Катерина, твоими духами, что ли?

– Я не пользуюсь духами, – ответила адвокат, делая выписки из дела. – У меня аллергия.

– Что, неужто Ксюхины? – делано и по-прежнему громко удивился Егоров. – Ксюш, слышишь меня?

– Слышу. Чего тебе? Помог бы лучше, тут этих карточек как грязи! Какую тебе форму? Первую? Или вторую тоже надо?

– И первую, и вторую, и третью заодно.

Егоров подошел к ней, помог снять нужные пачки карточек и оглядел Ксюшу с ног до головы, изображая восхищение.

– Духи у тебя – зашибись. Вроде раньше другие были, да? По-другому пахли. И прическа тебе идет.

– Клинья подбиваешь, что ли? Так не старайся попусту, – сердито ответила Ксения.

– Да я так, дурака валяю, – примирительно проговорил Егоров. – Не сердись. Работа у нас собачья, вот и юмор скотский. Я же понимаю, что против твоего мужика у меня шансов нет. Да и ни у кого в нашей конторе шансов нет.

Ксения остановилась как вкопанная. Казалось, каждая ее мышца мгновенно превратилась в комок стали.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она деревянным голосом.

– Да я видел тебя весной, ближе к лету, с таким красавцем, что прямо обалдел.

– С каким красавцем? – Голос старшего лейтенанта из деревянного превращался в металлический.

– Ну, такой высокий, волосы каштановые, рожа как с обложки модного журнала. Да, родинка у него была, вот здесь. – Егоров показал на своем лице место, где «видел» родинку у Ксюшиного поклонника.

– Ты обознался, – холодно произнесла старший лейтенант Демченко. – Это была не я. У меня нет таких знакомых.

– А-а-а… Ну, может быть, может быть, – сразу согласился Егоров. – Я тоже тогда засомневался, уж больно ты на саму себя была не похожа. Мы ж тебя здесь только в форме видим, а одежда сильно внешний вид меняет. Так что и правда мог обознаться. Показывай, где расписаться, и я пойду к себе. Через часок вернусь со списком дел. Не уйдешь никуда?

– У меня рабочий день до восемнадцати ноль-ноль, – отчеканила Ксения ледяным тоном. – Указание руководства.

«Господи, девочка, кто ж на тебе женится-то с таким характером! – сокрушался Егоров по пути в кабинет. – Вроде и ладная, и симпатичная… Никакого чувства юмора, одна сплошная злоба».

Сгрузив архивное добро на свой стол, он перекинулся парой слов с двумя операми, играющими в шахматы за соседним столом, посетовал на общую несправедливость жизни и, убедившись, что на него никто не смотрит, написал Каменской сообщение: «Это она».

* * *

В баре на четвертом этаже было сумрачно и безлюдно, в углу за столиком сидел единственный клиент, попивавший чай и что-то читавший с гаджета. Настя выбрала место по своему вкусу, попросила кофе и бутылку воды без газа. Она пришла чуть раньше, чтобы попробовать настроиться на разговор и сосредоточиться. Из динамика негромко лился голос Хулио Иглесиаса, исполнявшего популярную песню «If you go away». Песня старая, написана в середине прошлого века, Настя помнила, как в детстве, занимаясь французским, много раз слушала ее в исполнении автора – певца и композитора Жака Бреля. Даже тогда, будучи ребенком, она сумела уловить, сколько боли и отчаяния звучало в голосе певца. Иглесиас, конечно, замечательный певец, но так, как Брель, ему не спеть. «Ne me quitte pas…» «Не покидай меня…» Иглесиас пел французскую песню на английском, и Настя машинально принялась сравнивать соответствие переводного текста и оригинала. Разница слышна даже в названии: «Не покидай меня» у Бреля и «Если ты уйдешь» в переводе. «Если ты уйдешь, в мире не останется ничего, во что можно верить…»