Казнь на Вестминстерском мосту

— Доброе утро, инспектор Питт, — ровным голосом произнесла она. — Полагаю, вы хотели бы поискать то письмо, о котором я говорила вчера? Сомневаюсь, что вы найдете его, — не представляю, где папа мог хранить его. Но вы, конечно, можете поискать.

— Благодарю вас, миссис Карфакс.

Томаса охватило желание извиниться за доставленное беспокойство, однако он не смог подобрать такие слова, которые не звучали бы тривиально в сложившихся обстоятельствах. Поэтому инспектор молча последовал за ней в освещенный газовыми лампами холл. Горничная второго этажа со стопкой выстиранного белья и ее помощница со шваброй в руке замерли у перил на лестничной площадке и с любопытством наблюдали. Если бы экономка застигла их за этим, она бы строго их наказала, а потом в красках рассказала бы, что бывает с теми, кто, вместо того чтобы хорошо выполнять свою работу, сует свой нос в дела хозяев.

Библиотека тоже оказалась просторной. Две стены — одна глухая, другая с большими зашторенными, как того требовал обычай для дома, где соблюдали траур, окнами были отделаны дубовыми панелями; две другие стены были заняты книжными шкафами. Огонь не горел, но камин был вычищен, а решетка заново почернена.

— Это рабочий стол моего отца, — сказала Хелен, указывая на большой дубовый письменный стол, отделанный темно-бордовой кожей, с девятью ящиками — по четыре в каждой тумбе и одним в центре. Подняв тонкую руку, она протянула инспектору изящный кованый ключик.

— Спасибо, мэм. — Питт взял ключ — он почему-то чувствовал себя более назойливым, чем обычно, — открыл первый ящик и принялся просматривать бумаги. — Как я понимаю, они все принадлежат мистеру Этериджу? Мистер Карфакс не пользовался этой комнатой?

— Нет, контора моего мужа — в Сити. Он никогда не берет работу домой. У него много друзей, а личной переписки мало.

Питт разбирал письма на стопки — обращения избирателей, оставшиеся без ответа, мелкие вопросы по межеванию, плохие дороги, ссоры с соседями. Все это было пустяками по сравнению с жестокой смертью. Ни одно из них не было написано под влиянием неприязни; писавшими руководило простое раздражение, а иногда праведный гнев или отчаяние.

— Мистер Карфакс должен был сегодня утром ехать в Сити? — неожиданно спросил Томас, надеясь этим вопросом застать Хелен врасплох.

— Да. То есть… — Она удивленно посмотрела на него. — Я… я не знаю. Он говорил мне, но я… забыла.

— Мистер Карфакс интересуется политикой?

— Нет. Он занимается издательским делом. Оно семейное. Ему не надо ходить на работу каждый день — только когда проводится совет директоров или… — Она замолчала, вероятно решив не обсуждать эту тему.

Питт перешел ко второму ящику, забитому счетами от различных торговцев. Он внимательно просмотрел их, проверяя, все ли они адресованы Этериджу, нет ли среди них тех, что были направлены Карфаксу. Все счета имели отношение к управлению домохозяйством: покупка еды, мыла, свечей, мастик, льна, угля, кокса и древесины; замена всего разбившегося, износившегося и прохудившегося — столовой и кухонной посуды, униформы для слуг, лакейских ливрей; ремонт экипажей и корм для лошадей, и даже починка упряжи. Если Джеймс Карфакс и выделял на это какие-то деньги, то это были мизерные суммы.

Единственное, чего не хватало, — счетов за женскую одежду, туфли, ткани или услуги портнихи, шляпки и духи. Создавалось впечатление, что у Хелен было либо собственное пособие, либо собственные средства; правда, не исключалось, что на все это ей давал деньги Джеймс.

Питт занялся третьим ящиком, потом четвертым. Он не нашел ничего, кроме старых счетов и нескольких документов, касавшихся загородной недвижимости. Ни в одном не было ни намека на угрозу.

— Не представляю, куда он мог положить его, — снова сказала Хелен, когда Питт просмотрел все ящики. — Но оно… оно наверняка что-то означало. — Она устремила взгляд на окно с задернутыми шторами. — Я была обязана рассказать о нем.

— Конечно. — Томас видел, что ею владеет потребность говорить, но не мог четко определить, чем она порождена. Едва ли к этому ее побуждала его вежливая покладистость. Безымянный анархист, вылезающий по ночам из лабиринта трущоб на пустые улицы, естественно, вселяет страх, но пусть лучше будет анархист, чем желание убить, поселившееся здесь, в доме, живущее здесь, ставшее частью их жизни, незаметной тенью наполнившее молчание, воцарившееся в разговоре, тишину, установившуюся в доме.