Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии

…Подследственные "таганцевцы" (возвращаемся к нашему повествованию) — прежде всего прибывающие на Гороховую, 2, деятели "профессорской группы", — становятся первыми в российской истории XX века жертвами аграновского Минотавра. Их гибель неизбежна, ибо они еще живут старыми представлениями о следственной логике и, стараясь избежать худшего, сами роют себе могилу Ведь и Гумилев, как мы уже могли понять, не собирался сдаваться без боя и с самого первого допроса выстраивал свою, весьма эффективную в предшествующую, "доаграновскую" эпоху отечественной юриспруденции, линию защиты.

Как всякий нормальный традиционно мыслящий человек, Николай Степанович резонно полагал, что наибольшую опасность для него представляет обнаружение чекистами фактов его контрреволюционной деятельности— участие в рабочей "волынке", написание текста воззвания, распространение антикоммунистической агитационной литературы и вербовка участников "пятерки".

С другой стороны, "контрреволюционные намерения" казались ему неизмеримо менее опасными с точки зрения уголовной ответственности. Ведь "красный террор" кончился, и расстрел теперь угрожает только реальным

соучастникам заговорщиков. Так, кстати, мыслили почти все фигуранты "профессорской группы". В частности, близкие В. Н. Таганцеву люди (и, в том числе, великий отец-юрист) отнеслись вначале к его аресту достаточно спокойно, ибо знали, что "речь шла лишь о возможности двухгодичного заключения. Его виновность ни в чем <конкретном> не была доказана. <…> Двухлетний срок в "красном" Петрограде всем казался детским, даже апостолу судебной справедливости криминалисту Н. С. Таганцеву" [150].

Тактика, избранная Гумилевым при ответах на вопросы следователя: отрицать все, связанное с какими-либо действиямии, если не представится возможность отрицать намерения

, — признавать их, упирая на то, что в настоящее время Николай Степанович давно "предал забвению" крамольные заблуждения, "резко изменил свое отношение к Советской власти" и "чувствует себя по отношению к ней виновным" [151]. О степени искренности данных заявлений судить сложно, но, разумеется, они манифестировали бы "чистосердечное раскаяние", которое является, как известно, "смягчающим обстоятельством" при вынесении приговора.

Возможности отрицать "контрреволюционные намерения" после того, как его ознакомили с показаниями В. Н. Таганцева, Николаю Степановичу не представилось. В остальном же он старается строго придерживаться избранной им линии защиты. И ему это удалось. Во всех материалах "Дела" Гумилев предстает сугубо "страдательной" и пассивной стороной: к нему сами приходят Герман, "неизвестная дама" от Верина — Башкирова, Шведов. Он только говорит с ними, допуская (к его глубокому нынешнемусожалению) враждебные "по отношению к существующей в России власти" высказывания и соглашаясь ("что являлось легкомыслием с моей стороны") осуществить в будущем какие-то "контрреволюционные акции".

Ни о каких "волынках" и "пятерках" — ни полслова. Составление и распространение листовок — и есть те нехорошие намерения, которые (увы!) Гумилев имел, но (к счастью!) не осуществил.

При любом другом раскладе, в отсутствие "фактора Агранова", имея такоедело, с такимдопросным и доказательным материалом, он переиграл бы следствие [152]

и "выбил" бы себе желанный "детский срок" в два года лагерей (а то и отделался бы условным наказанием, благо, забегая вперед, скажем, что "высоких покровителей" у него было уж никак не меньше, чем у Названова).

Но "фактор Агранова", очевидно, окончательно дезавуировавшего к августу 1921 г. восторженного придурка Семенова и ставшего на те краткие августовские недели, когда решалась судьба "профессорской группы" ПБО, настоящим "серым кардиналом" ПетрогубЧК, к несчастью, присутствовал. Питерские чекисты, руководствуясь предельно четкими и категоричными указаниями Якова Сауловича, действовали по новым, неожиданным и неотразимым правилам игры.

Согласно этим правилам, сотрудники, расследующие дела участников "профессорской группы", должны были всецело сосредоточиться на решении двух задач:

1. Они должны были установить факт прикосновенностиподследственного к заговору и

2. Установить мотивыэтой прикосновенности, имея в виду возможность последующей интерпретации ее как соучастия (сообщничества).