Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

— Не забудь гармошку.

— Возьму, если уцелела. — Степан пожал Павлу руку и свернул в переулок, к своему дому.

Николай Котлецов, с которым после неожиданной встречи на собрании у Трощанского установились самые душевные отношения, встретил Степана крепкими объятиями.

— Явился, чертушко! А я за тебя побаивался. Меня долго мытарили, хотели выудить о тебе все, что знаю.

— Что же ты?

— А я им говорю: это теленок. Он только и умеет, что мычать да хвостом вилять.

— Это я-то хвостом вилять? — посуровел Степан.

— Ну-ну, не ершись. Я не первый раз у них гостем стал — знаю, что сказать.

— Много наших схватили?

— Изрядно. Трощанского сослали в другое место. Посадили Бородина и еще человек десять.

— А Красовсюш?

— Библиотеку опечатали, а его, по-моему, оставили как приманку.

— Значит, будут шерстить еще?

— Обязательно.

— Н-да…. А у нас Пашка женится… завтра устраивает смотрины. Звал нас с тобой кататься на лодке вместе с невестой, ее братом и подругами.

— А кто братец невесты?

— Наш однокашник, Башкиров.

— Что ты? Мы вместе вшей кормили в тюрьме.

— Так что, поедем?

— Обязательно! Попробуем жандармам пустить пыль в глаза. Может, получится….

В назначенное время Степан и Николай Котлецов пришли к Павлу, который представил их невесте — смуглой, веселой девушке, с черными озорными глазами. Скоро подошли ее подруги с Николаем Башкировым.

Немного выпив и закусив, вся компания спустилась к воде. В большой лодке, под звуки гармошки, поплыли вверх по реке.

Солнце грело так усердно, что даже на воде было жарко. Сидевший на корме Котлецов снял пиджак и, правя на середину реки, подмигнул Степану.

— Ну-ка, затянем любимую.

Степан взял аккорд с переборами, а Николай завел старательно;

— Много песен слыхал я в родной стороне,

В них про радость, про горе мне пели,

Но из песен одна в память врезалась мне,

Это песня рабочей артели.

Тут Николай взмахнул кудрявой годовой, и все дружно грянули:

— Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, зеленая, сама пойдет, сама пойдет,

Подернем, подернем,

Да ухнем!

Жандарм, дежуривший на пристани, подбежал к перилам и, что-то крича, погрозил кулаком. Но его угроза не могла остановить залихватской, призывной песни…

Домой возвращались, когда стемнело. Чтоб не попадаться на глаза полиции, высадились, не доезжая причала, а лодку повел один Башкиров. В гору шли неторопливо. Поднявшись, сидели на скамейке в городском саду, поджидая Башкирова.

Потом дружно, с песнями провожали невесту. Простились заполночь, и Степан пошел ночевать к брату.

Когда вошли в калитку, Павел на мгновенье остановился:

— Смотри, Степка, лошадь вроде бы наша?

— Да, Саврасый. Что-то стряслось, ведь еще сев не кончили.

Оба поспешили наверх, где светилось окно. Павел первый распахнул дверь и увидел склонившегося над столом брата Александра.

— Саша, ты?

— Где вы были, полуночники? Я с вечера дожидаюсь. Иван послал за вами… Дома беда — батюшка помер.

6

Отца хоронили на городском кладбище в Орлове.

Народу, несмотря на посевную страду, собралось много. Николая Никифоровича крестьяне любили и уважали. Гроб от дома до кладбища несли на руках.

Степана, Павла да и других братьев, что жили в деревне, смерть отца оглушила неожиданностью. Они растерялись — никак не могли поверить. Всем распоряжался расторопный, хозяйственный дядя Вася. Отца отпевали в соборе. Потом всю родню позвали на поминки.

На второй день после похорон дядя Вася собрал племянников, позвал Ксению Афанасьевну.

— Не думал, не ожидал я, горемычные мои, что господь призовет Николая Никифоровича раньше меня. Богатырского здоровья был человек. Думали, век не износится, — а вот поди ж ты… Должно, самому богу было так угодно… Что делать? Видно, надо жить без него. Да и роптать грешно: всех вырастил, всех на ноги поставил. Можно бы повременить с мирскими-то делами, да время горячее — день год кормит. Вот и собрал я вас, чтобы спросить: что делать будем? Делиться али так жить?

— Меня бы лучше выделить, — угрюмо сказал Иван, опустив глаза, — у меня своя семья.

— И меня бы выделить, — поддержал Александр, — у меня двое растут — пора своим умом жить.

— Кто против раздела? — спросил дядя Вася/Стало тихо.! Степан кашлянул в кулак.

— Ты, что ли, против? — спросил старик.

— Я, как все. Я только хотел сказать, что дома жить не буду, а уеду в какой-нибудь большой город и сделаюсь мастеровым. От земли и от своей доли в наследстве отказываюсь в пользу матери и братьев, а, мне прошу выделить немного денег, на дорогу.

— Ты, Степка, с плеча-то не руби, а подумай наперед! — прикрикнул дядя Вася. — Впереди целая жизнь!

— Я твердо решил. От наследства отказываюсь и в дележе участвовать не буду.

Он окинул всех грустным, словно прощальным взглядом, вышел из избы и через огород зашагал в город.

Ему было жалко отца, которого он очень любил, и было мучительно тяжело сейчас, когда еще не улеглась боль утраты, говорить о разделе.

Хотя Степан твердо решил уехать в большой город, ему было больно думать о том, что дом с любимыми полатями, амбар и конюшни, сеновал, где он играл с Пашкой, разделят, сломают, перевезут на другие места. Он не мог, не хотел видеть разорения родного гнезда.