Казнить нельзя помиловать

«Мерседес» мчался по улицам и проспектам, чисто вымытым перед приездом президента и канцлера Германии. Я в первый раз видел, чтобы в нашем городе улицы мыли водой, зато ехать вместе с Юлей в «мерсе» по сияющим улицам было весело. Я и не знал, зачем я с ней еду, по каким таким секретным делам. Мне, вообще-то, на работу надо вернуться, ведь меня выперли из кабинета на тридцать минут. А прошло уже часа два, а то и больше. Но когда Юля взяла меня за руку, я уже не думал о Сергее Петровиче, Ковалеве, компьютерных программах и прочих делах. «Мерседес» летел, подгоняемый стодолларовым гонораром. Юля держала мою руку, а я смотрел в окно и думал, что я лечу в пропасть на всех парусах. Наверное, так летят в нее все слабовольные люди, и у них дух захватывает от полета. Остановиться такие люди не в состоянии, да и как остановить полет, если ты летишь вниз, а наверх подняться невозможно, ведь у слабовольных людей крыльев не бывает.

Примерно с такими мыслями я плелся за Юлей на девятый этаж многонаселенного дома. За это время лифт в доме так и не починили, только табличка с надписью «Дверью лифта не хлопать! Лифт не работает уже полгода» куда-то исчезла. Пока мы шли, дверью лифта хлопнули, наверное, сто, нет, не сто — тысячу и один раз хлопнули этой самой дверью. Люди верили в чудо: если нет надписи, значит, лифт работает.

Я задохнулся уже на пятом этаже и схватился за сердце. Черт, где оно все-таки прыгает? Опять, кажется, справа.

Юля тоже устала, она еле дышала, но шла балетной походкой, будто брала приступом вершину Эльбруса. Не знаю, как берут приступом вершину Эльбруса, но, думаю, точно так же, как Юля поднималась на девятый этаж — с чувством собственного достоинства и без всяких намеков на позднюю беременность.

Последний вопрос меня волновал больше всего, я поглядывал на короткое Юлино пальтишко и старался разгадать секрет женской природы.

Как она сказала? У женщин такое бывает! А что бывает у женщин? Что это — «такое»? И почему женщины могут этим «таким» прикрываться, как щитом? Врать, шантажировать, торговать, использовать? Почему? Почему она так сказала?

Если бы мы не дошли, наконец, до девятого этажа, я бы точно умер от то и дело возникающих многочисленных вопросов, так и остававшихся без ответов.

— Вот мы и пришли. Обещали лифт сегодня отремонтировать, — сказала Юля, открывая ключом дверь.

И в тот самый момент, когда мы входили в квартиру, я услышал шум поднимающегося лифта.

Отремонтировали все-таки, гады! — беззлобно подумал я, переступая порог пропасти.

Я мог бы долго рассказывать о том, как я летел в эту пропасть. Неповторимое ощущение полета — вероятно, такое случается лишь однажды. И оно остается в человеке навсегда. Теперь я знаю, что счастье бывает не только на море, когда плещутся волны, светит солнце, пересвистываются чайки, а мамины руки ерошат мой короткий ежик на голове. Счастье бывает другим, волнующим, неповторимым и родным. Я провалился в пропасть, но эта пропасть оказалась такой манящей, зовущей, наполненной водоворотом чувств. Про водоворот чувств я читал в детской книжке и никак не мог понять, при чем здесь чувства и какой-то водоворот.

Многие слова до сих пор казались мне лишенными всякого смысла — манящий, влекущий, зовущий, будоражащий…

Лишние слова, слова-паразиты, в них не было никакого значения. Они не могли пригодиться в жизни. В первый раз я понял, что мне никогда не хватит слов, чтобы описать мое состояние в тот миг, когда я слился с Юлей воедино, превратившись в одно целое. Наверное, я ощутил пустоту, но эта пустота и называлась счастьем, потому что счастье — это ощущение сладостного покоя, где не существует иного мира, нежели тот, в котором ты находишься в данную секунду…

Утром я ехал в отремонтированном лифте, пытаясь совладать с волнением, охватившим все мое тело, и судорожно соображал, тупо уставясь в сплошь утыканные в стены кабины разные металлические таблички.

Зачем Юля наврала про паспорт? Куда испарился Резвый?

И впрямь, о паспорте Юля и не вспомнила. Ночью она вообще молчала, будто слова утратили всякий смысл.

Глава 5

Стрельников в ответ на мое приветствие загадочно промычал нечто невразумительное. Я уселся за компьютер и набросился на него, будто он в чем-то провинился передо мной. Молчание затянулось до самого обеда. По тишине в нашем кабинете, по отсутствию темных личностей в коридоре я понял, что оперсостав разъехался по секретным делам. Даже сиплый Ковалев находился на освоении оперативных просторов. Мобильный телефон молчал, не издавая ни малейшего писка, присущего всем мобильникам. Изъеденный отчаянным стыдом — первый раз в жизни не ночевал дома, — я набрал номер телефона.

— Это я, — робко произнес я.

Мне больше не хотелось называть маму «мутхен», «Тушкан» и другими ласковыми прозвищами, которые я навыдумывал еще в детстве.

— Позор! — донеслось из трубки.