Казнить нельзя помиловать

Когда я приехал в Белмарш и увидел Элвина, оказалось, что это немощный, неопрятный и неухоженный чернокожий старичок в инвалидной коляске. «Два подряд убийцы в инвалидных колясках. Каковы шансы на такое совпадение?» – думал я про себя. В отличие от просторной комнаты в манчестерской тюрьме, здесь переговорная была хуже приспособлена для убийцы с ограниченными возможностями. Для посещений была отведена просторная лестничная площадка, на которую выходили комнатки с огромными окнами, которые соединялись вместе и сливались в целое море темно-зеленого и красно-коричневого цвета. Когда я провожу обследования в тюрьме, я часто приношу с собой готовые бланки информированного согласия, которые подсудимый должен подписать, чтобы я имел возможность ознакомиться с его историей болезни, поскольку некоторые врачи и психиатрические больницы не выдают медицинские документы без такой бумаги. Поскольку Белмарш – тюрьма категории А, то есть особого режима, там настояли на том, чтобы я прочитал и подписал их особое стандартное заявление (на мой взгляд, сильно переусложненное), что я хочу передать Элджину мой бланк. Это все не просто сущий геморрой, но и прекрасная метафора бессмысленной бюрократии, которую администрация любой тюрьмы впитывает с молоком матери.

Сначала я услышал, как его кресло звякает, когда задевает боком углы узкого коридора, и как ругается тюремщик, который катит его, а потом увидел Элджина во плоти. Сразу бросалось в глаза, что вместо рук у него культи, торчащие из рукавов просторной голубой футболки. Когда он говорил, губы у него западали – явно не хватало зубов. В чем было дело – в плохом прикусе или в последствиях рандеву с автобусом – я не знал. У тех, кто совершает тяжкие преступления, часто бывает не очень смертоносный вид, и к этой аномалии я уже привык. Помимо увечий, у Элджина было тщедушное телосложение, и в целом он производил непритязательное впечатление. Помню, я задумался, исходят ли от него «вибрации», про которые говорила Дженни. Нет, не исходили, по крайней мере, мои рецепторы их не улавливали.

Элджин был неразговорчив и на вопросы отвечал односложно. Когда я спросил, не было ли у него психических расстройств, Элджин сообщил, что у него депрессия лет с 35 и он годами сидит на разных антидепрессантах. Кроме того, у него несколько раз случались панические атаки, когда он оказывался в толпе. Он не мог вспомнить, какой диагноз заставил поместить его в специализированную психиатрическую клинику, и сколько-нибудь подробно описать, какую реабилитацию он проходил за те пять лет, которые там провел. Не то чтобы блестящая характеристика результативности этой работы. Элджин рассказал, что отношения с последней жертвой, Сабриной, у него были довольно стабильные и счастливые. Он познакомился с ней в местной библиотеке. У меня не было никаких данных, которые позволили бы это подтвердить или опровергнуть. Однако я заметил, что Элджин забыл упомянуть, что три года назад, когда эти отношения начались, он не сообщил об этом судебному психиатру-консультанту из государственной службы психиатрической помощи, который наблюдал его, а между тем это было одно из конкретных условий запретительного ордера: все дальнейшие партнерши должны быть предупреждены о его преступлениях в прошлом, ради их безопасности. Согласно материалам дела, социальный работник, входивший в ту же бригаду, узнал об этом романе, и Сабрину пригласили на встречу с психиатром. Медицинская справка, где подводились итоги этой беседы, гласила, что она была «подробно проинформирована о решениях, которые Элджин принимал в прошлом», и это, как мне подумалось, было сформулировано все-таки слишком деликатно. По-видимому, Сабрину это не смутило и, судя по всему, не повлияло на их отношения. Социальный работник время от времени навещал парочку и следил, как у нее дела, поскольку его беспокоила вероятность домашнего насилия, но никаких доказательств не обнаружил.