Казнить нельзя помиловать

После того как надзиратель провел меня вместе со стайкой адвокатов через очередные исполинские запертые ворота, один из охранников похлопал меня по плечу. У меня упало сердце: я решил, что Джордан отказывается видеться со мной, а может быть, произошла очередная административная ошибка и мое посещение снова отменили. Однако надзиратель сказал, что этот охранник проведет меня прямо к Джордану, поскольку тот уже неделю наотрез отказывается выходить из камеры. Это было нетипичное поведение для сотрудника тюрьмы, поскольку получалось, что в тюремном крыле останется на одного из его коллег меньше, а между тем в тюрьмах хронически не хватает персонала и охранников так же мало, как медсестер в психиатрических больницах. Это предложение показывало, что они, по-видимому, сильно беспокоятся за Джордана. Как всегда, прокладывая путь через чрево пенитенциарного заведения, я был вынужден вежливо, но твердо отогнать нескольких арестантов, которые пытались ко мне приблизиться. Кто-то спрашивал, кто я такой. Кто-то догадался, что я врач (по национальности и костюму, конечно) и попытался предъявить мне всевозможные жалобы. Один даже проскакал рядом на одной ноге, а вторую, перевязанную, поднял и спросил, что делать с раной, которая медленно заживает. Думаю, он привык, что надзиратели морочат ему голову, и не поверил, когда я сказал, что для его случая у меня недостает квалификации, а вскоре мне удалось отделаться от него благодаря лестничному пролету. Охранник сказал, что Джордан ни с кем не разговаривает с тех пор, как его арестовали, не моется, а в последнее время еще и не ест (хотя он не знал, сколько времени длится голодовка, а жаль). Кроме того, Джордан бормочет что-то себе под нос. В его речах, по большей части неразборчивых, часто упоминались Христос и рай. Громко звякнул отодвигаемый засов, пронзительно заскрипела открываемая дверь, и я вошел в камеру. Джордан съежился в углу, обхватив колени, и вид у него был одновременно и недоумевающий, и запуганный до полусмерти. Он выглядел моложе своих лет, очень бледный, с всклокоченными волосами и жидкой бороденкой. Пальцы с грязными ногтями дергались, словно играли на невидимых клавишах. В камере было совершенно пусто. На стенах никаких постеров с вызывающе-полураздетыми женщинами, которые я видел практически во всех камерах мужских тюрем, где мне доводилось побывать. Меня Джордан словно и не заметил. Вонь в камере стояла невыносимая, но я как-никак профессионал (да и дома у меня тогда был годовалый ребенок, поэтому я успел притерпеться к самым разным гнусным запахам), поэтому я присел на корточки рядом с Джорданом и представился.

– Мистер Дориан, верно?

Молчание.

– Можно мне называть вас Джордан?

По-прежнему молчание.

Я задал еще несколько вопросов – о том, где он находится, что последнее помнит, не слышит ли голосов, чувствует ли себя в безопасности, – но опять же безрезультатно. Добрую минуту я глядел ему в глаза. Сам не знаю, что я надеялся увидеть, но там была только пустота. Я сказал Джордану, что, по-моему, его нужно перевести в мою психиатрическую больницу.

– Не волнуйтесь, что бы с вами ни случилось, мы сумеем вам помочь, – сказал я.

Я увидел легкий намек на болезненную гримасу: Джордан пытался переварить услышанное.

«Надеюсь», – добавил я про себя.

У Джордана была выраженная закупорка мыслей и бедность речи. Закупорка (или обрыв) мыслей – это словно туман в голове, когда вдруг забываешь слово или как кого-то зовут, только закупорка гораздо сильнее и распространяется на все мысли. Даже наблюдать такое мучительно. Бедность речи – это красивый психиатрический термин, который означает «когда человек почти ничего не говорит», и это одно из внешних проявлений закупорки мыслей. Все это указывало на психоз.

Я вышел из тюрьмы, не добившись от Джордана ни единого слова, и подал в министерство юстиции все нужные документы, чтобы получить ордер на перевод. Через несколько дней Джордана перевели в микрокосм нашего отделения. Теперь я нес полную ответственность за его лечение и реабилитацию – а также, учитывая его отказ от пищи, за его жизнь, что было значительно более насущной задачей.