Казнить нельзя помиловать

Мы никогда не боялись, что Джордан сбежит и кинется убивать направо и налево, как Штраффен, но все же, чем ближе был день, когда мы должны были отпустить его в город, тем больше головной боли мне это доставляло. Примерно через два месяца после того, как Джордану впервые разрешили погулять без надзора, кто-то из сотрудников увидел, как он сидел за уличным столиком у кафе и ворковал с неизвестной брюнеткой. Нам он о ней не рассказывал, а в ответ на прямые вопросы отрицал ее существование – враждебно и с вызовом. Между тем обо всех романтических и даже дружеских отношениях вне больницы полагается сообщать нашей команде. Эта часть работы, роль оруэлловского Большого Брата, всегда смущала меня. Не для того я сдавал зубодробительные экзамены и зубрил учебники, чтобы превращаться в разрекламированную няньку для возмущенных юных бунтарей. На каком-то уровне мне казалось глубоко неправильным поучать взрослого мужчину, что ему разрешается и чего не разрешается в отношениях с противоположным полом. Но вдруг эта неизвестная, которая привлекла его благосклонное внимание, станет его жертвой? Или, избави Боже, она несовершеннолетняя? А вдруг у него внезапно случится рецидив и он сделает ей что-то плохое? Вдруг устроит очередной пожар, но на этот раз спасатели не успеют вовремя вмешаться? Каким бы маловероятным ни был подобный сценарий, за границы возможного он все же не выходил. А отвечал за Джордана в конечном итоге именно я.

Эта загадочная девушка стала камнем преткновения и яблоком раздора в наших отношениях. Джордан страстно и возмущенно отрицал ее существование как таковое. Доказательств у нас не было. Наш сотрудник не мог обознаться. Я сомневался, справедливо ли перестать отпускать Джордана из больницы. Я подозревал, что он лжет, но это лежало далеко за пределами оправданных сомнений. Похоже, невозможно было найти практическое решение, которое было бы и справедливым по отношению к нему, и обеспечивало бы безопасность потенциально несуществующей девушки. Когда я все же собрался с духом и подступился к Джордану с вопросами о ней, он разразился ругательствами и швырнул степлером в окно в дальней стене ординаторской. Окно не разбилось – оно было армированное, – но со степлером произошла трагедия, и он больше никогда не сможет скреплять документы. Затем Джордан обрушил на меня поток расистских оскорблений. Мне бы испугаться, но нет же. Не знаю, в чем дело, – то ли я от природы такой храбрец, то ли просто притерпелся. Услышав разговор на повышенных тонах, в дверь сунулись две медсестры. Джордан взял себя в руки и вместо слов вперил в меня испепеляющий взгляд. Я помотал головой, чтобы медсестры ушли, хотя, положа руку на сердце, большинству других пациентов пришлось бы отведать иглы и/или отправиться в изолятор. Похоже, я вечно потакал Джордану, иногда бессознательно. Но словесных оскорблений оказалось достаточно, чтобы отложить прогулки на две недели. Дилемма решилась сама собой, хотя это и была пиррова победа.

Месяца полтора Джордан со мной практически не разговаривал. В какой-то степени это было для меня облегчением после такой словесной стычки. Несмотря на стоицизм во время этого инцидента, я потом несколько дней обижался на Джордана. У меня было ощущение, что меня предали, хотя непонятно, почему. Кроме того, во мне нарастала обида, что этот способный, умный юноша, которому был уже 21 год, своими руками удлинил себе срок пребывания в больнице, и без того постоянно растущий. И этому чувству не помогло даже то, что я понимал, что эмоционально слишком вкладываюсь в Джордана.

Несколько месяцев спустя лед между нами начал таять, и Джордан стал пользоваться возможностью выйти в город должным образом. А потом в один прекрасный вечер он вернулся – якобы после посещения местного тренажерного зала – и от него пахло спиртным. Когда медсестры отпустили по этому поводу какие-то замечания, он оскорбился и разразился возмущенной речью, достойной «Оскара». Только вот Джордан не знал, что у нас есть алкотестер. Меня снова позвали в ординаторскую и потребовали высказать свое мнение. Джордан объяснил, что выпил всего пинту – ведь сегодня такая прекрасная погода. Алкотестер показал три пинты, и на улице моросил дождь. Джордан взмолился не лишать его прогулок. Да и жалко было делать это незнамо в который раз, в очередной раз откладывая его прогресс. Лично мне было все равно, сколько пинт выпил Джордан, две, три или четыре. Алкоголь не входил в число его факторов риска и не играл никакой роли в поджоге, из-за которого он очутился у нас. Впрочем, сам я, наоборот, пил тогда лишь теоретически, поскольку в мою жизнь бульдозером въехали родительские посиделки и отцовские обязанности.