Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология

Но все же главное, скорее всего, — это установка автора не на вписывание «своего» фрагмента прошлого во все расширяющийся круг заданных некими внешними теоретическими установками внешних связей, а на углубленное выявление собственных свойств именно этого фрагмента «на фоне» индивидуального личного опыта исследователя. При должном тщании и хорошей профессиональной подготовке внутри таких осколков, может быть, и удастся разыскать нечто намного большее, чем эти осколки сами по себе… Собственно, этим и стараются в меру своих сил заниматься авторы альманаха «Казус», в число почетных членов которого они с удовольствием приняли бы и, кажется, в чем-то несколько сходным образом понимавшего историю Геродота из Галикарнаса.

Послесловие автора

Эта статья, законченная в первые месяцы 1998 г., наделала в свое время немало шума и даже вызвала маленький международный скандал. Когда Ю. Л. Бессмертный предложил мне как соредактору написать «что-нибудь теоретическое» для второго выпуска «Казуса», я решил, что в новом альманахе и теоретизировать следует по-новому. Юрий Львович понял содержание сданной мной ему рукописи глубже едва ли не всех ее будущих оппонентов, но сам ее ни хвалить, ни критиковать сразу не стал. Вместо этого он выставил мое сочинение на два публичных обсуждения. В марте того же года статью рассматривали в постоянном семинаре, которым Ю. Л. руководил, а в октябре ее еще раз критиковали в ходе большой конференции по микро- и макроподходам, тоже созванной Ю. Л. Основное содержание первой дискуссии передано в «Казусе-1999», а второй — на страницах сборника «Историк в поиске» (кстати, и без того на удивление содержательного). Второе обсуждение мне запомнилось лучше — во многом благодаря ощущению глухой враждебности, исходившей если и не от всего зала, то от значительной его части. Впрочем, на классическую советскую проработку это мероприятие уже, конечно, никак не тянуло, — Ю. Л. такого просто не допустил бы. Тем не менее на меня слегка повеяло чем-то из того прошлого, о котором старшие изредка вспоминали, поеживаясь. Большинство выступлений оказались либо критическими, либо снисходительными. Было заметно, что дискуссия носит не совсем академический характер, что многие чувствуют себя лично задетыми, но по каким именно причинам, из того, что говорилось с трибуны, понять было сложно. По наивности я полагал, что речь пойдет о проблемах исторического сообщества, которые я пытаюсь если и не анализировать должным образом, то хотя бы называть, но разговор почему-то то и дело сворачивал на мои профессиональные и личные несовершенства. Особенно огорчил неприязненный тон А. Я. Гуревича. Для меня оказалось полной неожиданностью, что человек, вроде бы много натерпевшийся от собственной неортодоксальности, может так нетерпимо реагировать на вольность, допущенную кем-то другим. Впрочем, его раздражение адресовалось, конечно, в первую очередь Ю. Л., а мне досталось скорее заодно…

Прошел год, и вся эта история начала уже забываться, когда от немецких друзей пришла весть, что обо мне появилась публикация не где-нибудь, а во Frankfurter Allgemeine Zeitung. Правда, сообщали они мне об этом кислым тоном и почему-то без всяких поздравлений. Действительно, в одном из сентябрьских номеров за 1999 г. вышел двухколонник под заголовком «Вперед, к Геродоту. Российские историки в поисках истории». Автором была Ютта Шеррер, часто публиковавшая в немецких газетах заметки о российской перестроечной и постперестроечной Intelligenzija, симпатичной, но, увы, сильно отягощенной советским ментальным наследием. По поводу моей статьи Шеррер задавалась вопросом, выразил ли я в ней свой «культурный пессимизм, помноженный на антизападничество» или же убеждение, что «Россия призвана придать новый смысл и значение истории — в порядке компенсации за перенесенное национальное унижение». Ну и в целом моя аргументация воочию показала ей, «сколь долгий путь еще предстоит пройти (российской интеллигенции. — М. Б.) к освобождению от критериев, господствовавших в советском обществе на протяжении более семидесяти лет». Воистину, в чужой культуре и в чужом языке сложнее всего понять иронию. Скорее невзначай все можно вывернуть наизнанку…