Однако, как посетовал когда-то историк-антисемит Александр Пятковский, "почти каждая ограничительная мера против евреев вела за собою и разные личные исключения". Есть таковые и в нашем случае, хотя их можно пересчитать по пальцам одной руки. Сохранившиеся сведения о таких евреях по преимуществу крайне скудны и отрывочны. Так, известно, к примеру, что некоему Абраму Роту Петром I дозволено было открыть аптеку в Москве. А царским фактором и торговым агентом был уроженец Вильно Израиль Гирш, которому в 1715 году за подписью "полудержавного властелина" Александра Меншикова был выдан патент на проживание в Риге - городе, традиционно закрытом для иудеев. Его сын, Зундель, обосновался с семьей в Петербурге, где они вместе с компаньоном Самсоном Соломоном становятся поставщиками государева Монетного двора. Зундель занимался также доставками леса на судостроительные верфи и колесил по всей стране. Он и его сын Моисей Гирш оставались в Петербурге и после указа Екатерины I от 20 апреля 1727 года о высылке всех евреев из империи. В своем письме на высочайшее имя, подписанном "нижайший раб жид Зундель Гирш", он просил продлить их пребывание в России, что и было сделано императором Петром II указом от 6 января 1728 года. Впрочем, все названные лица - фигуры третьестепенные, не сыгравшие в российской истории какой-либо роли.
Гораздо более интересен весьма приметный иудей Леви Липман, вращавшийся два десятилетия в самых высших сферах государства Российского. Его жизнь и судьба весьма показательны, ибо за всю историю Дома Романовых он был единственным некрещеным евреем* при Императорском Дворе. То, что было типичным явлением для европейской придворной жизни, в российских условиях становится феноменом исключительным, казусом, выламывающимся из общепринятого порядка.
Фортуна широко улыбнулась Липману в мрачные годы царствования императрицы Анны Иоанновны, которые называют иногда временем засилья инородцев. При этом охотно цитируют Василия Ключевского: "Немцы посыпались в Россию, как сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забирались на все доходные места в управлении". С легкой руки писателей XIX века правление Анны получило название Бироновщина по имени фаворита императрицы. И хотя видные российские историки (Сергей Соловьев, Александр Каменский, Евгений Анисимов) показали всю неосновательность преувеличения роли Эрнста Иоганна Бирона, равно как и существования при дворе какой-то особой "немецкой партии", некоторые исследователи и сейчас продолжают муссировать тезис о происках злокозненных русофобов.
По логике некоторых из них, получается, однако, что ту эпоху следовало бы именовать не Бироновщина, а Липмановщина, поскольку фаворит императрицы был якобы полностью обезличен приближенным к нему придворным банкиром Леви Липманом. Александр Солженицын в книге "Двести лет вместе" утверждает, что Бирон якобы "передал ему все управление финансами" и "обращался за советами по вопросам русской государственной жизни". А есть и такие мемуаристы и литераторы, которые прямо говорят, что Бирон вообще не принимал ни одного решения, пока оно не будет одобрено этим евреем, и делают однозначный вывод - это Липман правил Россией! Спорное, мягко говоря, заявление! Нам остается, следуя историческим фактам, показать действительное положение дел.
Известно, что Липман был придворным евреем герцога Голштейн-Готторпского Карла Фридриха (1700-1739) отпрыска шведских королей. Хотя еврейская община в Голштинии была не слишком многочисленна, и не все города проявляли к иудеям одинаковую толерантность (в Киле и Любеке, к примеру, положение дел было хуже, чем во Фридрихштадте, Глюкштадте и Ренсбурге), Карл Фридрих национальными и религиозными фобиями не страдал и услугами евреев-финансистов охотно пользовался.
Надо сказать, что император Петр Великий связывал с этим герцогом, претендентом на шведский престол, насущные геополитические интересы империи, прочил ему в жены свою дочь и летом 1721 года радушно принимал его в России. Герцог прибыл в Московию со своей свитой, в составе коей были и придворные Моисеева закона, получившие специальное (!) разрешение въехать в страну как лица, сопровождавшие такую высокую особу. Первое упоминание о Леви относится именно к этому времени. Голштинский камер-юнкер Фридрих-Вильгельм Берхгольц в своем "Дневнике" от 23 июня 1721 года сообщает о своей остановке на пути в Петербург в известном трактире Красный Кабачок, что в 15 верстах от города. "Вскоре после меня, - продолжает он, - приехал туда же с почтою из Ревеля