Кеес Адмирал Тюльпанов

– «Караколь, милый, ты написал смешное письмо, но мне всё понятно. А я напишу тебе грустное. Ты написал правду, и я напишу тебе правду. Мне ещё больней, чем тебе. Ты любишь обыкновенную девушку, она того не стоит. А я полюбила испанского офицера, и он уж совсем того не стоит, потому что он враг. Твоя любовь, быть может, ошибка, моя – наказание. Я же тебя люблю как сестра. Не забывай меня и не осуждай в моей беде. Твоя Эглантина».

– Ну? – шепотом спросил он.

Я сказал, что, по-моему, всё понятно: она любит не его, а испанского офицера.

– Нет! – Он стукнул себя кулаком по колену. – Ничего, ничего не понятно.

Ночью он всё вертелся и вздыхал.

ЭЛЕ, Я И ТЮЛЬПАНЫ

Я сказал Эле:

– Хочешь, покажу тебе цветок, какого ты в жизни не видела?

Я повел её во двор. Здесь, у самой ограды, где земля почернее, ещё прошлой осенью я посадил цветочную луковицу. Тетя Мария принесла её с собой из Хаарлема. Это все, что осталось от дяди Гейберта. Откуда он привез эту луковицу, я уж но знаю. Тетка говорила, что из дальних заморских стран.

Луковицу я посадил, но особенного ничего не ожидал. Думал может, вырастет лилия, а может, ничего. Но в начале мая, когда я уж и думать забыл о цветке, стал пробиваться росток. Бледно-зелёный, но крепкий. Из бутона вытянулись лепестки.

Красивый цветок. Как вам сказать, на что он похож? На узкую красную рюмку, которую я видел в окне у богатых людей. И будто бы в этой рюмке горит свеча – такой яркий.

Если не вру, если не забыл, как говорила тетка, то цветок этот называется тюльпан.

Эле я сказал:

– Смотри не думай срывать! Можешь только потрогать. Такого цветка нет ни у кого в городе, можешь поверить. И уж конечно, нет его ни в одном нашем гербе, потому что цветок из заморских стран. Ты знаешь, какой был моряк дядя Гейберт! Он в Индию плавал, это ему было раз плюнуть. А цветок привез из такой страны, где люди ходят на голове, можешь поверить…

В общем-то, Эле ничего, хорошая девочка, приятно с ней поговорить. Михиелькину пока втолкуешь, язык отнимется. Они с Боолкин верят разной чепухе. Рот разинут и слушают. Бычий пузырь трут от наговоров, бобы через плечо бросают от болезни и нечистой силы. А как начнёшь говорить про корабли и адмиралов, сразу засыпают.

Эле – другое дело. Слушать она умеет и всё понимает. Эле не раззвонит по улице, что я хочу стать адмиралом. Во-первых, потому, что ещё не очень умеет по-нашему. А во-вторых, если бы и умела, не стала бы вопить, как приставучая Аге: «Адмирал, адмирал, бычьи шкуры обдирал!» Но это вранье. Не обдирал я бычьих шкур, только щипал овечьи у Слимброка.

Может быть, я ещё в Эле влюблюсь. Был бы у неё платок, я бы сказал: «Возьмите ваш платок, вы не принцесса!» Пожалуй, я не стану дергать её за волосы, уж больно она грустная и тихая. Лучше я буду её защищать, а может, срежу тюльпан, вот так, прямо у корня… Только пускай ещё постоит у ограды.

Эле не такая, как наши девчонки. В ней кроется тайна. Уж, может, она и не русалка, но точно не из наших земель. Так вот сядет, положит щеку на ладонь и смотрит куда-то вдаль. Глупый народ эйдамцы. Заставили ту русалочку мыть, скрести, сбивать масло… Разве стал бы я сейчас приставать к Эле, чтобы она подметала, белила стены, полола огород? Она и так помогает. Но больше всего мне нравится, когда она сядет вот так и смотрит куда-то вдаль, как будто ждёт, что вот-вот покажется парус.

Эх, Эле! Я бы такой смастерил корабль, что ахнули бы все корабельщики – гоорнские и амстердамские. Крутобокий, с тремя мачтами, с таким ходом, что волна превращается в пену!

На нём поставил бы я сорок зубастых мехеленских пушек. Я бы крикнул: «Эй, на фок-мачте! Смотреть вперед!» А мне бы ответили: «Есть, адмирал!»

Я бы вышел на Зейдер-Зее и освободил от испанцев Амстердам. А потом на Норд-Зее и выгнал их из Гааги. Так я дошёл бы до Испании, до главного их города. Навел бы все пушки и крикнул: «Эй, испанцы, выходи все на берег и стройся перед адмиралом! Сейчас вы будете давать клятву, что никогда нас не тронете, иначе – бабам-барарах! – все сорок пушек снесут вашу землю! Выходи все, кто живёт на испанской земле! Все, кроме Синтер-Никласа, потому что он добрый и непонятно, почему живёт с вами…»

Между прочим, почему это все думают, что Синтер-Никлас живёт в Испании? Мало ли чего наговорят испанцы. Как только подходит Новый год, начинают клянчить: «Синтер-Никлас, прилетай из Испании в наш край…» Подарков всяких ждут и сладостей. А чего ему там делать, в Испании? Король Филипп может запросто обстричь ему бороду, а то и в подвал посадить.

Может, Синтер-Никлас живёт в той стране, куда плавал дядя Гейберт? А может, просто на небе? Смотрит оттуда и думает: какие дураки со своей Испанией, я там ни за какие коврижки не стал бы жить, потому что не нравится мне тамошняя инквизиция.