Кейп-код

В отсутствие Шурочки у него опять побывал Лаврик. Каждый его приезд оказывается испытанием, но если у тебя много денег, надо уметь терпеть.

— Могли ли мы, простые московские мальчики?. — начинает Лаврик, запихивая в рот еду. Он уже, что называется, под газком. Забыл, что хотел сказать. — Будь здоров! — Лаврик пьет за рулем много больше, чем тут позволено. — Старичок, помнишь, как я кормил тебя китайской лапшой?

Алекс ничего не забыл. Уши у Лаврика становятся красными — то ли от выпитого, то ли потому, что опять ему нужен совет. Скоро он скажет: «Я должен попросить твоего совета». «А потом моих денег», — захочется ответить Алексу, но он не станет так говорить, даст.

— У меня теперь очень левые убеждения, — заявляет Лаврик.

В чем они состоят? В неуважении к чужой собственности? В том, чтобы не отдавать долгов? Алексу надо поскорей попрощаться с Лавриком и вернуться к работе, но они говорят обо всяких посторонних вещах, причем Лаврик все время на него обижается:

— Естественно, наличие денег делает твои суждения более вескими…

Надо перетерпеть и это. Однако замечания Лаврика неприятны: все-­-таки главное в Алексе то, что он математик. Хороший прикладной математик, да.

Лаврик переходит к делу: он попал тут в одну историю… Глупую, не хочется говорить. Короче, угрожает тюрьма. Лаврик надеется, что по болезни его все-таки не посадят. Он, кстати, сильно разочаровался в Америке.

Какая у него болезнь? — Псориаз.

— Есть специалисты, из наших с тобой соотечественников, справку сделают.

И он обещает больше не беспокоить Алекса, не приходить.

После получения чека у Лаврика сильно улучшается настроение:

— По гроб жизни обязан.

Алекс пропускает его вперед:

— Надеюсь, все-­таки не по гроб.

Он смотрит, как отъезжает Лаврик — в прошлый раз тот опрокинул мусорный бак, — и думает, что таких друзей, как Лаврик и Родион, у него уже не появится. Хоть оба и оказались засранцами. Вдруг вспоминает эпизод, случившийся через несколько дней после похорон отца.

Они с Родионом условились встретиться в центре Москвы — разумеется, возле какого-­-то храма, — пойти на квартиру, вещи поразбирать, одному ему было там жутковато. Как ни тяжело полагаться на Родиона, кроме него просить оказалось некого.

Алекс явился раньше назначенного, замерз и зашел в магазин, где торгуют церковными принадлежностями. У зеркала стоял Родион и примерял высокую фиолетовую шапку. Увлекся настолько, что не замечал вокруг себя ничего.

— А покажите-­ка еще вон ту камилавочку, — попросил Родион.

Шапка, которую он держал в руках, была явно не первой из им примеренных. Над прилавком висело много других шапок, в том числе круглых, богато украшенных.

Продавщица о чем-­то стала спрашивать Родиона недобрым голосом.

— Я ищу подарочек батюшке, — перебил ее Родион. — У него такая же голова, как моя! Такой же размер!

На лице у Родиона появилось то особенное выражение, которое Алекс, как оказалось, помнил с ранних школьных времен: таким становилось его лицо, когда Родион врал учительнице. Испорченные зубы, нравственная правота — это пришло потом. Алекс вышел, стал ждать на улице. Тогда он не мог застревать на таких впечатлениях, а сейчас — сколько уже? — шесть лет прошло — вспомнил вдруг.

Лео разочарован родителями. Во-­первых, они не очень хорошо говорят по-­английски, у обоих акцент. Подумаешь, говорит Алекс, акцент только делает речь более выразительной. Но Лео, видите ли, не любит, когда язык коверкают. В школе его научили британскому произношению — заслушаешься, некоторые слова он произносит так, что и родителям не понять.

Во-­вторых, Алекс с Шурочкой — люди малоспортивные. Когда Алекс сломал лодыжку, то, по словам Шурочки, Лео ждал, что, как только нога заживет, они снова встанут на лыжи и поедут кататься с гор — что-­то там доказывать.

Лео было тогда четырнадцать.

— Если что и можно доказать таким образом, то только свою глупость, — откликается Алекс.

Мало кому из родителей удается не раздражать детей. У Алекса с Шурочкой тоже имеются к Лео претензии. В частности, Шурочку расстраивают его выходки по отношению к Юле. Никого, кроме нее, Шурочке рядом с Лео видеть не хочется, как она ни уверяет себя, что сводничество — дело бесперспективное.

Очень ей понравилась Юля еще на том, историческом, дне рождения, накануне которого Лео бросил русский язык. «Ты смеешься, как моя лошадка», — сказала ей Юля, первая ученица и, правда, красивая девочка. Шурочка играла сдетьми в «Монополию», ей против ее желания везло, и она старалась как-­нибудь смухлевать, чтоб не выиграть. Они с Алексом выпили вина, и Шурочка действительно много смеялась.